— Еще один пассажир, подвезем!

Остановив лошадь, Станислав соскочил и на ломаном немецком языке пригласил офицера: битте шейн! Прошу вас!

Немец пристально посмотрел на белокурого парня, затем перевел взгляд на седоков и, видимо, сделав вывод, что ничто ему не угрожает, показал рукой на покосившийся забор.

— Там цвай копер, чамайдайн.

Зная повадки фашистов, Станислав, не мешкая, подбежал к забору, взял чемоданы и аккуратно уложил их на подводу.

— Зицен зи зих! Садитесь! Прошу! — еще раз жестом пригласил он немца.

— Их зитцен с медхен[1], — повелительно распорядился офицер.

Я занял место рядом со Станиславом, а немец — с Ядзей.

— Базар? К мама? — любопытствовал офицер, в упор рассматривая лицо девушки.

Ядзя выдержала его наглый взгляд.

— И на базар, и к маме, да еще дела другие есть.

— А, тела! — безразличным гоном протяжно повторил офицер.

В этот момент по лицу Ядзи пробежал испуг. Из-под моей суконной коричневой куртки выглянули две кобуры. «Влипли» — решила Ядзя. Я интуитивно почувствовал её волнение.

Офицер тоже посмотрел на кобуры и, видимо, принимал решение, как ему поступить. Секунды решали нашу судьбу. Необходимо действовать. И смело, немедленно нужно рассеять подозрения офицера. Я приподнял полу куртки, подтянул свисавшие кобуры. Насторожившийся немец успокоился, наверное, предположив, что перед ним украинский полицейский.

— Помогайт Германия? Карател? — игриво подмигнул он мне. — Карашо, нада помогайт!

В центре города на углу улицы Богдана Хмельницкого, около сквера, офицер предложил остановиться. Взял чемоданы, дважды поблагодарил, сказав «данке», и как бы мимоходом обратился к Ядзе:

— Медхен приглашайт офицер? — Но, не дождавшись ответа, весело насвистывая, удалился.

Первое испытание миновало. По-дружески попрощавшись со Станиславом, Ядзя и я направились в другую часть города. По дороге договорились — Ядзя пойдет в разведку к Баранчукам, проживавшим по улице Монополевой, № 18. Варфоломей Иванович Баранчук заведовал ветеринарным пунктом в пригороде Луцка. У него было двое детей — десятилетний сын Володя и восьмилетняя дочь Людмила. Он не терпел украинских националистов, смертельно ненавидел фашистов. Мы были уверены в сочувствии и поддержке Баранчука.

После короткой встречи, которая полностью подтвердила наши предположения, Ядзя пошла по второму адресу, тоже знакомому ей по первому посещению Луцка с моей матерью, на квартиру Григория Обновленного. Позднее мы встретились, как условились, — у реки Стырь, около помещения районной полиции.

— Баранчук и Обновленный работают на прежних местах, дома у них все без перемен, — сообщила Ядзя обстановку. — Жена Обновленного предупреждена, что через час к ней явится сын Марфы Ильиничны. Можешь ей довериться. Адрес запомнил? Ковельская, № 128.

Наша встреча с Ядзей была назначена на завтра, на три часа дня, в конце улицы Монополевой.

Глядя со стороны, никто не подумал бы, что у нас есть какие-то другие забота, кроме любовных. Взявшись за руки, мы прошлись по улицам Монополевой и Ковельской, присмотрелись к новым местам. Потом я оставил Ядзю у ломика Баранчука, а сам направился на Ковельскую.

Мария Степановна Обновленная и ее мать Теофилия Ильинична встретили меня добросердечно. Григория дома не было, но женщины понимали, что меня больше всего интересует встреча именно с ним.

— Скоро придет Гриша, узнает, что ты сын Марфы Ильиничны, обрадуется, — успокоила Мария Степановна.

Я рассказал о смерти матери. Это встревожило женщин. Теофилия Ильинична заплакала. В это время открылась дверь и в ней показался рослый мужчина в полицейской форме.

— Что случилось? — недоумевал он.

Мария Степановна рассказала новости мужу.

— Печально, — протянул Григорий и посмотрел на меня.

— Сын Марфы. Николай, познакомься.

Григорий пожал мою руку.

— Значит, сначала дерево пускает корни, а потом уже начинает расти вверх? Так? К нам прибыл с теми же хлопотами?

— Да.

Григорий попросил подробно рассказать, при каких обстоятельствах погибла мать. Волновался, в чьи руки попали переданные им сведения.

— Командование отряда благодарит вас за помощь, — прервал я его размышления. — Сведения в отряд доставила Ядзя, девушка, которая была с мамой. Помните?

— Знаю, знаю. А ты к нам с ночевкой?

— Деваться больше некуда.

— Оставайся, — без энтузиазма согласился Григорий.

На второй день к Обновленным зашла Нина Карст — девушка среднего роста черноволосая, с голубыми глазами. Она казалась наивной и простой. На ее лице с тонкими бровями лежала печаль, которая была как бы отражением ее жизни, тяжелой, одинокой, безрадостной. С тех пор как ее муж ушел на фронт, она перебивалась жалкими харчами. Немало пришлось хлебнуть горя, пока устроилась на работу в молочный магазин. Но однажды туда явился немецким офицер. Держался высокомерно. Медленным шагом он подошел к прилавку и спросил:

— Фрау ист фольксдойч[2]?

— Нет.

— Кто же ты? — изменил том немец.

— Украинка.

— А, украинка! — буркнул он под нос и тотчас вышел. На второй день, в то же самое время, в магазин снова зашел офицер, а с ним — элегантно одетый мужчина в штатском и хрупкая, до безобразна напомаженная девица. Заговорил тот, что был в штатском.

— Фрау Карст, мы вами вообще довольны, но оставаться в магазине вы больше не можете. Понимаете? Магазин обслуживает по карточкам только немцев. Фольксдойч Лора Бремдорф вас здесь заменит.

Нину снова напугала неизвестность. Опять без работы. Кому пожалуешься? Кто тебя поймет? Эти продажные фольксдойчи? Или пресыщенный немецкий офицер?

Снова потянулись дни поисков работы. Наконец Нине удалось устроиться уборщицей в общежитие немецких офицеров. Перед тем как ее туда взяли, строго-настрого предупредили:

— За проявление неуважения к немцам, вредные разговоры — тюрьма.

Нина начала работать и всячески старалась проявить себя с лучшей стороны. К этому времени она уже была связана с подпольщиками и аккуратно выполняла их задания. Не один раз в ее комнате велись жаркие разговоры о самом насущном. Впоследствии квартира Карст стала конспиративной. Поэтому товарищи всегда заботились о том, чтобы ее хозяйка оставалась вне подозрений.

— Немцы должны быть тобой довольны. Старайся им понравиться. Иначе у тебя нельзя будет собираться…

На улицу мы вышли вместе с Ниной. Стоял тихий вечер. Никелевым блеском отливала извилистая река Стырь.

— В Луцке устраиваетесь? — осведомилась Нина.

— Смотря какая работа подвернется.

Как знать, почему она этим интересовалась. Но в разговоре я дал понять, мол, буду весьма признателен, если мне не дадут здесь скучать, разумеется, в хорошей компании. Мне почему-то вспомнились слова, сказанные Лукиным перед моим уходом в Луцк: «Дело нелегкое, нужны выдержка, воля».

— Как же проходит наша жизнь в Луцке? — в свою очередь спросил я у Нины.

— Да как вам сказать, не лучше и не хуже, чем у других. Все время в хлопотах. Только недавно устроилась на новом месте.

И Нина уже не могла остановиться, пока не высказала все, что за эти несколько дней отстоялось на её душе. «А, украинка!» — повторила она несколько раз холодную реплику немецкого офицера.

Я посмотрел ей глаза.

— Не надо отчаиваться, — успокоил я собеседницу.

И если вначале мы проявляли излишнюю настороженность по отношению друг к другу, то теперь появилось доверие — пусть еще робкое, но явное.

— А где вы проводите время? — задал я вопрос в надежде выяснить её окружение.

— Если хотите, могу вас познакомить с хорошими людьми, — намекнула Нина.

— Познакомьте, раз за них ручаетесь.

На очередной явке Ядзя сообщила приятную новость: Варфоломей Иванович Баранчук приготовил для отправки в отряд литр йодистой настойки и некоторые другие дефицитные медикаменты. Она также рассказала и о том, как украинские националисты неоднократно предлагали Варфоломею Ивановичу перейти врачевать в их банду, но он наотрез отказался. Однажды его даже хотели угнать туда насильно. Но ничего из этой затеи не получилось.