Неожиданно Эмили сдвинулась места и по-прежнему неспешно пересекла чистейшую дорожку перед академией. У крыльца она остановилась, что-то прошептала, а потом неожиданным рывком забралась на верхнюю ступеньку. Ёрш покосился на почерневшие отвороты ее джинсов. «Носки она не носит. Принципиально. Никогда, даже зимой», — напомнил себе он. Ёрш попытался перехватить ее взгляд, но Эмили, не отрываясь, смотрела на здание академии. «Я невидимый, — подумал Ёрш и сделал лицо „как у фокусника“. — Невидимый, пока она не обратит на меня внимание!» Он медленно поднял руку и сомкнул пальцы вокруг тонкой девичьей лодыжки.

— Эмили, я застукал тебя с сигаретой!

Лишь теперь девушка удостоила его взглядом.

— Не разговаривай со мной! Не смей! — Эмили сняла рюкзак и прижала пальцы к губам. Ее голос звучал неровно. «Она ведь слегка шепелявит! — вспомнил Ёрш. — Об этом я тоже забыл». Он отпустил лодыжку Эмили и стал ждать, когда она заговорит снова. — Мать твою, Хеллер! Мать твою за ногу!

— Я обдумал то, что ты мне предлагала, — улыбнулся Ёрш. — В тот день на Юнион-сквер, помнишь? Перед тем, как мы спустились в метро.

Девушка не ответила.

— Эмили, я знаю, что ты помнишь… — Ёрш откашлялся. — …И хочу заняться этим сейчас.

— Ты явился сюда и сорвал мне обед, чтобы сказать это? — недоуменно спросила Эмили.

— Да, верно. — Ёрш сделал паузу. — Еще я хотел извиниться.

— За что?

Ответ был совершенно очевиден, и Ёрш растерялся. Эмили вроде собралась что-то добавить, но промолчала. Прижав ко рту костяшки пальцев, она раскачивалась взад-вперед, словно на качелях, а потом отвернулась, и Ёрш снова стал невидимкой.

— За то, что толкнул тебя на рельсы.

Эмили хохотнула и, расправив плечи, села неестественно прямо. «Я сказал что-то смешное?» — удивился Ёрш. Он попытался вспомнить, попытался заглянуть девушке в глаза, но она его игнорировала. Эмили снова смотрела прямо перед собой, возможно, на свой класс и свою парту. По какой-то причине парта очень ее беспокоила.

— Ты должен был умереть, — проговорила она.

Ёрш не знал, что имеет в виду девушка, поэтому промолчал, а она еще раз повторила непонятные слова.

— Эмили, я не умер, — покачал головой Ёрш. — Я выжил и приехал сюда попросить…

— Заткнись, Хеллер! Говорю тебе, заткнись! Можешь хоть раз в жизни сделать, как я говорю?

Ёрш испуганно замолчал и низко опустил голову.

— Папа тысячу раз предупреждал: однажды ты нагрянешь, и в таком случае велел тут же позвонить по этому номеру. Вот, он у меня на ускоренном наборе! — Девушка положила сотовый на ступеньку, где сидел Ёрш. — Это полиция, Хеллер! Неужели тебе плевать? Хочешь, чтобы тебя опять подальше упекли?

Ёрш прижал лоб к коленям, обдумал ее вопрос и постарался сохранить спокойствие.

— Нет, я не хочу, чтобы меня упекли.

— Ты должен оставить меня в покое! Ты не имеешь права со мной видеться!

— Знаю.

— Это распоряжение суда, Хеллер. Ты не имеешь права подходить ко мне ближе, чем на пятьдесят футов. Вряд ли ты это забыл! Или забыл? — Эмили угрожающе подняла сотовый.

— Эмили, ты сама перешла через дорогу.

— Да катись ты!

Ёрш безропотно кивнул, пожал плечами и заплакал. Глаз вроде бы не закрывал, но, как насекомое, видел лишь фрагментами. Вот два черных седана, припаркованных рядом через дорогу. Вот старик топчется на обочине и ждет чего-нибудь интересного, а за его спиной стоит яркая, цвета свежей крови, академия Кроули.

— Что они с тобой сделали? — тихо спросила Эмили.

— Где?

— Сам знаешь где. Там, куда тебя упрятали.

Мимо проехал школьный автобус.

— Меня уложили в кровать.

— А потом что?

Проехал второй автобус.

— Ничего, я так и лежал в кровати.

— Полтора года?

Ёрш не ответил.

— Я думала, с тобой что-то делали… — Эмили смерила его строгим взглядом. — …Но, кажется, полтора года в кровати страшнее.

— Они делали, — неожиданно для себя произнес Ёрш. — Делали… — Он повторил эти слова еще три раза, пока Эмили его не перебила.

— Зачем же ты вернулся, Хеллер? Неужели не понимаешь, как дебильно ты тогда себя повел? Почему думаешь, что я не позвоню в полицию?

Теперь Эмили смотрела на него, как медсестра на больного ребенка, и Ёрш почувствовал: ничего страшного не случится. Эмили могла врезать ему, поднять его на смех, столкнуть с крыльца, но в полицию звонить не собиралась. Она не столько злилась, сколько была взволнована, даже возбуждена. Ёрш прижался к ступеньке из песчаника и сосчитал от двадцати до одного. Нет, Эмили точно не отправит его обратно в школу!

Девушка спросила, чего именно он хочет, и Ёрш объяснил.

— Только не делай вид, что ничего не изменилось! Хеллер, изменилось все. Пока тебя не было, мир погряз в дерьме.

— Знаю, — с улыбкой кивнул Ёрш. — Поэтому я к тебе и приехал.

Девушка отвернулась и замолчала чуть ли не на неделю. Окажись на месте Эмили любой другой человек, у Ёрша возникли бы сомнения и тревоги. У забора академии какие-то девчонки хихикали и махали ей руками, а одна даже послала воздушный поцелуй. Мимо крыльца на черепашьей скорости прополз фургон с эмблемой чипсов «Утц». Ёрш начал посвящать Эмили в подробности, но осекся на полуслове. В этой ситуации оставалось лишь ждать ее решения. Девчонки из Кроули замахали снова, но Эмили их не замечала. Наконец она трижды кашлянула в кулак, изобразив курильщицу со стажем, и перехватила взгляд Ёрша. Ее лицо было как никогда серьезным.

— Твое извинение принято, — чопорно поджав губы, объявила она. — Чем займемся дальше?

Кабинет Улисса С. Копека застенчиво прятался во внутреннем дворе Фаэтона, этакого неоклассического монстра на Западной Семьдесят второй улице, рассекавшего квартал с бесцеремонностью авианосца. «Самый большой жилой дом на Манхэттене», — сказал доктор после первого визита Уилла, сказал скромно, излюбленным полуизвиняющимся тоном. Виолет тогда кивнула и с улыбкой проговорила: «Правда? Как интересно!» К тому времени ее типичное для всех отчаявшихся матерей желание довериться профессионалу — да кому угодно! — стало непреодолимым. Копек мог нести любую ахинею, а Виолет приняла бы ее за святую правду. Именно этим Копек и занимался.

Для Виолет вернуться в Фаэтон было все равно что ждать начала спектакля в опустевшем театре — противоестественно, даже кощунственно, — но в то же время она сгорала от нетерпения. Целых два года здание являлось для нее декорацией, фоном, на котором разыгрывалась величайшая трагедия ее жизни. Порой оно снилось ей в кошмарах. Но сегодня, когда фактически незнакомый мужчина распахнул высокую полированную дверь, Виолет вошла спокойно. Она вошла в фойе Фаэтона, точно ей назначили встречу, точно Фаэтон построили специально ради ее посещения.

Виолет взглянула на свое отражение в старомодных зеркалах фойе: уступчивая и покладистая, она ничем не отличалась от потенциальных пациентов доктора Копека. Латиф шел на полкорпуса впереди. Сухой, надменный, как и подобает чиновнику, явившемуся по конфиденциальному делу, он проигнорировал унылое, пропитанное подозрениями «Добрый день!» швейцара. Латиф держался не так уверенно, как в Управлении, и Виолет казалось, его что-то раздражает. Тем не менее профессионализм ему ни разу не изменил. Сегодня он был родителем, а Виолет — больным ребенком. Вспомнилось бледное перекошенное лицо Уилла перед первым приемом, его смятение, у конторки швейцара переросшее в панику. Тогда Виолет закрыла ему глаза ладонью, и, как слепого, провела мимо.

В Фаэтоне имелось четыре одинаковых фойе, каждое из которых украшали экспрессионистские постеры, копии известных абстракций из постоянной экспозиции «Метрополитена». В фойе Копека висела абстракция Марка Ротко, прекрасно выражавшая суть доктора: он был таким же мягким и непонятным, спокойным и ненавязчивым. Звонок в кабинет не работал ни три года назад, ни сейчас. Латиф нажал на кнопку, нетерпеливо переступил с ноги на ногу и позвонил снова. Прошла минута. «Господи, почему я не говорю, что звонок сломан?» — недоумевала Виолет. Хотелось ускорить поиски, хотелось побыстрее разобраться с Копеком, но сил хватало лишь на то, чтобы ждать.