— А потом?

— Разочарование буквально захлестнуло меня. Вцепившись в его рубашку, я умоляла объяснить, что случилось. Как сейчас помню, сын закусил губу, а потом посмотрел на меня так, словно я ему мешала. «Ничего не случилось, — процедил он. — А теперь греби отсюда, пока я мозги тебе не вышиб». Не добавив ни слова, он повернулся на бок и заснул. — Виолет наклонила голову и какое-то время сидела, апатично глядя в пустоту. В коридоре послышался шум, но почти тут же стих. — Вот и вся история, — объявила она.

— Хорошо. — Латиф откинулся на спинку стула. — Большое спасибо, мисс Хеллер.

Виолет неловко подалась вперед, без всякой причины засмеялась и принялась наблюдать, как детектив переваривает ее рассказ. Чем дольше она смотрела, тем легче становилось на душе. Ни поступки Уилла, ни старческая мстительность Ричарда, ни ее собственные глупости не вызвали у Латифа ни замешательства, ни тайного злорадства, как у некоторых докторов Уилла, ни отвращения, как у подавляющего большинства обывателей. Как здорово, когда тебя слушают с деловитой невозмутимостью и позволяют просто изливать душу! «Наверное, это входит в его служебные обязанности, — одернула себя Виолет. — Впрочем, какая разница, если беседа с ним приносит колоссальное облегчение? Иными словами, очень хорошо, что он очень хороший профессионал!»

— Али Латиф… — неожиданно пробормотала она.

— Что вы сказали? — вскинулся детектив.

— Али Латиф, — повторила Виолет и, поспешно пряча конфуз, зачастила: — Очень красивое имя! Марокканское, да?

Лицо детектива вмиг утратило отрешенность. Латиф прижал ладони к столу, точно собираясь с духом.

— Спасибо, мисс Хеллер! — после небольшой паузы поблагодарил он. — При рождении меня назвали Руфом Уайтом.

«Я его обидела! — с досадой подумала Виолет. — Как я умудрилась его обидеть?»

— Правильно сделали, что сменили имя, — осторожно проговорила она. — Али звучит солиднее, чем Руф.

Латиф поднял руку — таким жестом дирижеры призывают к тишине расшумевшихся зрителей — и уставился на лежащее перед ним досье. Теперь в его движениях сквозила раздражительность, которую Виолет объяснить не могла. Затаив дыхание, она ждала следующего вопроса, потому что чувствовала: он будет неприятным. И не ошиблась.

— Мисс Хеллер, вы о чем-то умолчали. Почти уверен, вы что-то от меня скрываете. Не хотите поделиться?

Виолет заставила себя посмотреть детективу в глаза.

— Не понимаю, о чем вы.

— Во время происшествий, прямо или косвенно вызванных расстройством, ваш сын склонен к насилию?

Виолет беззвучно выдохнула. «Я расскажу ему, — пообещала она себе. — Скоро, но не сейчас». На вопрос она ответила четко и уверенно:

— Мой сын не склонен к насилию не только во время «происшествий», как вы изволили выразиться, а вообще никогда. Это не насилие в общепринятом смысле слова!

— Я не согласен. Буквально минуту назад вы описывали, как он вам угрожал. — Латиф печально улыбнулся. — Я твердо намерен вернуть вам сына, мисс Хеллер. Доверьтесь мне хотя бы поэтому.

Теперь Виолет откровенно манипулировали, водили по кругу. К счастью, ей удалось удержаться в рамках приличия.

— Дело не в доверии, детектив, а в точности и соответствии фактам. Не стану отрицать, мой сын говорил ужасные вещи, но он никогда меня не обижал. Он… — Виолет запнулась. — Он никому серьезного вреда не причинил…

— Не причинил серьезного вреда? — оборвал ее Латиф и внезапно стал похожим на докторов Уилла. — Мисс Хеллер, видимо, мы с вами по-разному трактуем слово «серьезный».

Виолет мрачно уставилась в пол. «Совсем как Уилл, когда его припирают к стенке!» — подумала она, а вслух сказала:

— Мне известно, что сын периодически резал себе вены, но серьезных ран не наносил, а еще он прыгал или, возможно, падал со второго этажа.

— Мисс Хеллер, вы прекрасно понимаете, о чем я спрашиваю! — проговорил Латиф куда резче, чем она ожидала. — Не о насилии по отношению к себе! — Детектив отодвинул карточки, словно они не представляли ни малейшего интереса, словно являлись лишь приманкой, которая помогла выкачать нужную информацию, и достал из верхнего ящика желтую папку. От одного взгляда на нее Виолет бросило в дрожь: «Вот главный козырь! Детектив прятал его в рукаве, про запас держал!» Виолет отлично знала, что в этой папке, и теперь смотрела на детектива, точно из коридора, где стояла с другими потерявшими надежду и отчаявшимися. Рассказанная ею история стала приложением к желтой папке, а возможно, не годилась даже и на это. По сути, кроме этой папки, детективу ничего и не требовалось.

Латиф прижал палец к виску — теперь Виолет видела: каждый жест — часть устроенного ради нее представления, — и нарочито медленно пролистал содержимое папки. Получилось весьма нелепо, неестественно, по-дилетантски. «Кто мог предположить, что Уилл им так интересен?» — про себя удивилась Виолет, а потом у нее возникла другая мысль, пугающая своим правдоподобием настолько, что несчастная едва не вскрикнула. «Уилл им совершенно не интересен! Они волнуются за тех, кто подвернется ему под руку».

Латиф положил папку на стол и откашлялся.

— Не знаю, чем еще убедить вас, мисс Хеллер, не тратить мое рабочее время попусту, поэтому зачитаю протокол, в котором описано преступление, совершенное вашим сыном.

— Пожалуйста, не надо! — бесцветным шепотом попросила Виолет. — Я отлично помню…

— В понедельник, пятого марта две тысячи восьмого года, в тринадцать часов сорок пять минут четырнадцатилетний Уильям Хеллер и пятнадцатилетняя Эмили Уоллес спустились на станцию метро «Четырнадцатая улица» с юго-западной стороны Юнион-сквер. Их заметил Лоуренс Грейсон, дежурный по станции. Он тут же передал информацию Роберту Т. Салливану, школьному надзирателю, который отыскал обоих детей на платформе номер шесть. Инспектор Салливан незаметно к ним приблизился, потому что, по его мнению, Эмили Уоллес подошла «слишком близко к краю платформы». Уильям Хеллер «пребывал в гипервозбужденном состоянии, кружил по платформе, оживленно разговаривал с Эмили Уоллес, которая практически не шевелилась». Примерно через минуту Эмили Уоллес положила руки на плечи Уильяма Хеллера и сжала его в объятиях. Инспектор Салливан не усмотрел в ее действиях сексуального подтекста. — Латиф сделал паузу и кашлянул в кулак. «Нашел момент для эффектных жестов!» — Виолет почувствовала, что во рту пересохло от ненависти. — «Уильям Хеллер вырвался из объятий Эмили Уоллес и толкнул ее на рельсы», — дочитал Латиф, а Виолет закрыла глаза и вздрогнула.

Кровь устремилась в голову Ёрша, словно пар в носик чайника. Его уводили во мрак. Хезер Ковингтон шла на несколько шагов впереди, осторожно двигаясь вдоль бетонной стены, и бормотала себе под нос что-то вкрадчивое. Туннель пожирал яркие огни станции, и Ёрш видел лишь ноги Хезер в целлофановых «гольфах», при каждом шаге шелестевших, точно она брела по опавшим листьям.

Туннель был прямым и широким, поэтому аргоновые лампы станции еще долго освещали им путь. Температура и влажность увеличивались с каждым ярдом, и вскоре стало трудно дышать. «Мир живет внутри меня, так же, как я внутри него», — сказал себе Ёрш. Он широко раскрыл рот, но движения воздуха не почувствовал. Хезер Ковингтон периодически оглядывалась, дергала его за рубашку и требовала прибавить шагу, только Ёрш торопиться не желал. Ему предстояло совершить нечто важное и значительное. Ёрш не сводил глаз с коротких волос на крепком, почти мужском затылке Хезер и вспоминал композиции Бикса Байдербека: во-первых, «Блюз бродяги» — Ричард частенько включал ее, а он, Ёрш, танцевал; во-вторых, «Проворные ножки», у Хезер Ковингтон были именно такие. Интересно, когда следующий поезд маршрута А?

Через каждые несколько шагов в стене возникало углубление, пещерка, в которой запросто поместился бы человек. Ёрш не раз замечал такие из окна поезда, а однажды разглядел «пещерного человека», перепуганную женщину в мятом оранжевом комбинезоне ремонтника, которая держала разводной ключ, словно солдат — ружье. Про «пещерных людей» придумал Ричард, мол, они рождаются в туннелях и света белого не видят. Ёрш в ту пору был слишком мал, а потому поверил деду. После памятной поездки он не мог заснуть и, дрожа от восхищения, представлял себе подземные пещеры, окаменевшие леса и дома у тускло блестящих озер. Ричард сидел у его кровати и с необычным для себя терпением гладил по голове.