— Случилось все в воскресенье. Я готовила клецки из хлебных крошек на кухне Ричарда. Это старое австрийское блюдо, и я чувствовала себя древней старухой! — хохотнула Виолет. — Уилл с дедушкой чинили шпалеры в подвале. Я захотела, чтобы сын попробовал соус, вышла на лестницу и крикнула его. Ричард ответил, что Уилл в саду.

— В то время у вашего сына были близкие друзья?

— Нет, — быстро проговорила Виолет. «Точно оправдываюсь», — подумала она, но следующая фраза прозвучала еще резче: — Свободное время он проводил один или болтался в саду с Ричардом.

Латиф коротко кивнул, словно Виолет ответила именно так, как он ожидал. «Ему пригодятся любые детали, — решила Виолет. — Интересно, если заболтаюсь, детектив меня остановит?»

— Продолжайте, мисс Хеллер!

Виолет набрала в грудь побольше воздуха.

— Я вышла в сад и огляделась. Не заметив Уилла, я ничуть не удивилась: он целыми днями просиживал на своем креслице, читал комиксы и рисовал. Он сам придумывал истории, в основном о супергероях, и рисовал к ним смешные картинки. В некоторых фигурировала я, главным образом в ипостаси злодейки. Уилл окрестил меня мисс Ликвидацией и изображал в черной каучуковой накидке… — Виолет криво улыбнулась. — Будь вы психотерапевтом, удвоили бы внимание!

— Я весь внимание, мисс Хеллер.

— Знаю… — Виолет чувствовала себя неловко, эдакой неприятной особой или неумелой актрисой, пробующейся на роль. — В руках у меня была ложка с соусом, на плите — ужин, поэтому следовало просто крикнуть сына, но такой мысли даже не возникло. Сейчас вспоминаю, что, открывая дверь черного хода, наоборот, старалась не шуметь… — Она осторожно подалась вперед и, зажмурившись, прислушалась, как стул скрипит под ее весом. — Не думайте, что я рассчитывала застать Уилла за чем-то постыдным! Не-ет, только за своими комиксами, он ведь часами их рисовал.

— Что вы обнаружили в то воскресенье?

— В то воскресенье? — озадаченно переспросила Виолет. Яркий кадр на пленке воспоминаний неожиданно померк, и пару секунд она не видела ничего. — В то воскресенье я прошла в глубь сада — шагов десять, не больше — и обнаружила Уилла ничком лежащим на траве.

Латиф изучал плитки потолка и задумчиво жевал тупой конец карандаша — определить, слушает он или нет, было невозможно.

— Продолжайте, мисс Хеллер!

— Я опустилась на корточки и перевернула Уилла. Помню, двигалась почти бесшумно, словно боясь привлечь внимание. Его глаза были открыты, но показались мне… — Виолет запнулась, подыскивая нужное слово. — Пустыми, как у дорогой куклы. Я где-то слышала, что лунатиков будить опасно, только Уилл очнулся от первого же моего прикосновения, по крайней мере взгляд тотчас стал осмысленным. Сын поднялся, с моей помощью пришел в дом, а потом мы с Ричардом уложили его в постель.

Заметив, что Латиф перестал конспектировать, Виолет вопросительно на него взглянула, но детектив жестом велел продолжать.

— Уилл с детства отличался от сверстников и казался странноватым, но подобного прежде не случалось. Он точно заблудился и не знал, где находится. Я сразу поняла: сын болен. — Виолет неожиданно рассмеялась. — Детектив, я параноик, и, хотя гордиться здесь нечем, мои наихудшие опасения обычно сбываются. В общем-то из-за этого я и стала параноиком…

Возникшая пауза показалась Латифу чересчур долгой, и он деликатно кашлянул в кулак.

— Как ваш свекор отреагировал на произошедшее?

— Ричард назвал меня истеричкой, безмозглой курицей… — Виолет затаила дыхание, словно что-то припоминая. — В выражениях не стеснялся. Дабы он замолчал, я в конце концов признала, мол, да, с выводами немного поспешила. Я очень боялась, что сын нас услышит, но мы с Ричардом периодически проверяли: Уилл крепко спал. — Порывшись в карманах, Виолет вытащила сломанную сигарету. — Даже сейчас, когда Уилл спит или лежит с закрытыми глазами, никто не скажет, что он болен.

Откуда-то из недр стола Латиф извлек зажигалку и гостеприимно протянул Виолет. «Так он курит! — про себя удивилась она. — Уверена, что не сигареты, скорее… пенковую трубку!»

— Когда болезнь вновь дала о себе знать?

Виолет позволила себе бесстыдно-долгую паузу: зажгла сигарету и, держа ее посредине, затянулась. Выпустив дым, она откинулась на спинку стула и стала наблюдать, как детектив ждет ответа на свой вопрос, отчаянно борется с нетерпением, а его желтый карандаш шершнем порхает над столом. Почему он так интересуется болезнью Уилла? Вопросы какие-то злые, язвительные… Неужели ему «Нью-Йорк пост» приплачивает? Виолет живо представила на первой странице фотографию Уилла, а под ней заголовок: «Уилл-потрошитель, гроза метро» или что-то еще более отталкивающее, намеренно исключающее понимание и сочувствие. Из недр памяти всплыли газетные заголовки, посвященные тому судебному процессу, но Виолет решительно отправила их обратно. Собственные откровения неожиданно показались опрометчивыми, эгоистично-корыстными. Только разве можно молчать, будто Уилл умер?

— Детектив, на этаже есть уборная?

В глазах Латифа мелькнуло изумление.

— Да, конечно, мисс Хеллер. Слева от кабинета, в самом конце коридора.

Виолет вскочила, растянула губы в сконфуженной улыбке и бросилась к двери, оставив пальто и сумочку на стуле. Уже переступив порог, она обернулась: Латиф перебирал каталожные карточки и ксерокопии. «Какое доброе лицо! — вновь подумала Виолет. — Детектив — сама мягкость и деликатность, когда не играет на публику. Может, стоит рассказать ему все?»

Виолет аккуратно закрыла за собой дверь, придерживая ее пальцами, словно заботливая няня в яслях. В коридоре стояли раздавленные горем и отчаянием люди, которых она видела, пока ждала Латифа: измученные старики, затурканные женщины, ежесекундно вздрагивающие подростки. Виолет двигалась осторожно, словно вдоль свежеокрашенных стен, задыхаясь от отвращения, которое не могла ни подавить, ни объяснить. Посетители полицейского управления на нее не смотрели, а если такое случалось, их взгляды выражали полную безысходность: «Ты меня не выручишь и не спасешь».

Длиннющий коридор казался воплощением бюрократии: серый подвесной потолок, «сопливый» зеленоватый линолеум, безжалостно-яркие лампы. «Шедевр, классика жанра, напрасно входную плату не берут», — язвительно подумала Виолет. Первую треть коридора устилало ворсовое ковровое покрытие цвета дешевого кофе, оставшиеся две трети — выцветший ковролин. Заканчивался коридор весьма бесславно — упирался в древнее витражное окно, которое слегка приоткрыли, таким образом, превратив в гибрид пепельницы и плевательницы. В любой другой день Виолет ужаснулась бы убогому витражу, посмеялась бы над нелепым коридором, а сегодня лишь без сил прижалась лбом к стеклу. Она сделала глубокий вдох и, убедившись, что рядом никого нет, воскресила в памяти образ Уилла.

— Только не умирай! — произнесла Виолет сухо и достаточно громко, чтобы напрячь голосовые связки. — Не умирай, не умирай, не умирай! — Она так старательно проговаривала слова, что верхняя губа задевала грязное стекло. За окном бушевал ветер, от сквозняка лодыжки покрылись гусиной кожей, а Виолет повторяла все те же слова, точно стишок или молитву, как тысячу раз за последние несколько лет. Английские слова смешивались с немецкими, расплывались в бессмысленную скороговорку, а потом и вовсе в цепочку звуков. Когда слова окончательно растворились в завываниях ветра, Виолет почувствовала удовлетворение, словно после катарсиса. Впервые с момента прихода в Управление полиции она вздохнула полной грудью, затем пригладила волосы и посмотрела на выцветший ковер. Сумеет ли она вернуться в кабинет? Вернуться — значит продолжить неприятную беседу, ответить на вопросы детектива, выложить все до конца. Почему-то это казалось нереальным.

Однако через минуту Виолет уже сидела на пластиковом стульчике и терпеливо ждала, когда детектив закончит перебирать ксерокопии. Словно никуда не выходила… Со дна души поднялась волна необъяснимой нежности к детективу Латифу. «Очередное доказательство моей извращенности!» — подумала Виолет и зажала рот, чтобы не захихикать.