Откуда кровь, чья, не спросила даже. Сразу:

— Чо это? Кровь? Давай! Быстрее, быстрее!

— Зина и есть, — шепнула Варенька Рыжкову-старшему.

Юрий Федорович определил Зину в палату для самых тяжелых, для тех кто в коме, без сознания, или кто умирает уже… Зина, в общем, теперь была в условном сознании, хотя и непонятном, но переводить ее было некуда. Как психический феномен Зину отобрали бы, статус отделения Рыжкова психических феноменов не предусматривал. Впрочем, Зина и до сих пор, хоть и ненадолго, впадала в прежнее забытье. Сейчас вот лежала в непонятной дреме, с неприятно полуоткрытыми застывшими глазами, лицо восковое, косы сжеванные как пакля. В школе Зина косы не носила, щеголяла рискованными короткими стрижками, это за последние уж отрастила годы.

— Косы ей остричь надо, — шепнула Варенька.

— Точно! — вскинулся Юрий Федорович. — Чего же я не сообразил.

Непонятно, как он в Зине, в такой, красоту углядеть сообразил.

— Она финской шпионкой была… То есть несправедливо считалась! И ее арестовали, а потом Чижик видела ее в аэростате…

— Ты, Варька, — попросил Юрий Федорович, — никому не говори, что ее узнала. Даже Чижику, договорились?

— Да-да-да! А то ведь ее арестуют!

И Вареньке стало не по себе. Получалось, что они с Юрием Федоровичем преступают мимо закона.

— Фил Филыч, вы в порядке?

Здренко шел по коридору, пошатываясь, а глазки его пылали красным, словно на картине про искушение бесами. Максима он не заметил. Максим пожал плечами, зашел в кабинет Арбузова.

— Привет. Я тебе перпетуумов принес…

— Ну-ка, ну-ка! — оживился Арбузов, откладывая головоломный план «Д». — Много?

Вечных двигателей в комиссию по изобретениям было предложено пятнадцать штук.

— Негусто, — нахмурился Арбузов. — На весь Ленинград.

И посмотрел на Максима с некоторой даже обидой, будто мальчика лишили мороженого.

— Думаешь, хорошие скрыл от тебя?

— Ну давай хоть пятнадцать… С чертежами хоть? Ага, колесо, конечно, первым делом Бхаскары…

— Чье колесо?

— Бхаскары… Неважно. Ну, это первая идея, колесо такое, а на нем колбочки с водой или ртутью. Смотри, на колесе сосуды с ртутью, оно передвигается, ртуть переливается, снова колесо двигает. Ну тут совсем примитивные варианты, есть куда более изощренные. Эти индусы с арабами вообще были на колесе повернуты: оно, дескать, само по себе символизирует вечное вращение, а если инженерии прибавить, то все получится. Очень удивлялись, что вечно не крутится, дикари! Я-то придерживаюсь поршневой линии.

— Чего ты придерживаешься?

— Поршневой линии. Вот поршневой вариант… но так, слабенький.

— Погоди, — не понял Максим. — Так ты считаешь, он возможен. Перпетуум?

— Почему ж нет? — Арбузов зыркнул удивленно, дернулусом.

— Так сколько веков не могут… Вечного ничего не бывает.

— Дураки изобретают, вот и не могут. Как это вечного не бывает? Лампа на могиле Туллии полторы тыщи лет горела? — горела, факт.

— Так ведь всего полторы тыщи, — по существу Максим спорить не стал, потому что не знал ничего ни про Туллию, ни про ее могилу.

— Форма изнашивается, сам материал, — нехотя пояснил Арбузов. — Материалов вечных не бывает! Вот-ка, вот-ка… а вот интересная штукенция. Это что же? — конусы какие-то вместо колес у поезда. Так… Переменная высота рельсы…

Арбузов уплыл в бумаги.

Снег лег всерьез, и потрескивали уже морозы, дрова летели как из пулемета, буржуйкой в квартире обзавелась пока только Патрикеевна. Вернее, буржуечкой, совсем маленькой, величиной с кошку, в соответствие комнатке-чулану.

Дров по нормам полагалось по кубометру, мало, Ким теперь днями носился по улицам в поисках горючих материалов и досадовал, что не может на завод. А в глубине души как-то в заводе и засомневался. Неожиданно трудное впечатление произвел на него товарищ Киров Марат.

Зимние ватные брюки стали короткими, хорошо хоть застегиваются (хотя с каждым днем все проще застегиваются, вначале кобенились), и у полушубка короткие рукава. Варенька обещала надставить, но надо найти из чего.

И на крыше дежурств никто не отменял. Тут Ким и оконфузился вдруг. В деле охоты на зажигательные бомбы он справедливо считался асом, щелкал их как семечки, и вот…

Был налет, как раз их дом прихвативший, дюжины две «подарков» сбросили с крыши или утопили в песке, и вот налет заканчивался, и последняя бомба сиротливо прикатилась под ноги Киму.

Он спокойно взял ее, снес в песок и присел на корточки у самого ящика, снял одну защитную варежку, отер пот со лба: картинно эдак, с форсом.

А зажигалка, будто науськанная фашистами, подкараулила и брызнула из отверстий расплавленным термитом, окатила Киму руку и даже часть щеки, он чуть сознания от боли не потерял.

Все сгрудились на кухне, у Юрия Федоровича — хорош медик! — средств не оказалось, выручила Патрикеевна, мазь дала для ожога. В общем, не ужас-ужас, до свадьбы заживет, но временная нетрудоспособность безусловная, дрова по улицам тягать можно, но завод точно откладывается.

Патрикеевна, воспользовавшись полнотой аудитории, не преминула сказать неприятное:

— А надысь в трамвае мешок обнаружили, там кости обглоданные с человека, и голова обугленная — варили…

— Ой, — вздохнула Варенька.

Юрий Федорович закашлялся. Он не считал нужным обсуждать эту тему. Сам он на днях видел сцену страшную: шел по Обводному, и что-то блеснуло ярко-ярко на солнце из снега. Ярко-ярко, прямым лучом в глаз. Подошел, а там снегом труп припорошенный, без одной ноги, а блеснула — пила. Спугнул кто-то злодея. Ногу упер, пилу бросил. Но Юрий Федорович не рассказал никому, даже санитарке Насте, с которой в связи с работой больше чем со всеми общался. А чего тут рассказывать? Нечего. Таковы люди, и хорошо, что не все!

И никто никак не отреагировал на слова Патрикеев-ны. Она самостоятельно резюмировала:

— Немцу город сдавать надо, да и всех делов.

История с мешком в трамвае была правдивой. Случился такой случай по пятому маршруту. Здренко был нешуточно восхищен:

— Нет, какова психология у людишек, хе-хе! Ну почему в трамвай? Почему не во двор, не в речку, вы мне объясните? Речка еще не замерзла… Или вез, хе-хе, хоронить, или доупотребить, так сказать, и просто забыл в трамвае? Потом искал-обыскался, хе-хе, во все трамваи запрыгивал… Спрашивал у вагоновожатых: извиняюся, мешочка деликатного не находили-с? Хе-хе!

На пищевую тему много предложений от изобретателей. Что на олифе можно жарить, на танковом жире. Или как горчичный порошок с горчичников отмачивать, чтобы не отравиться, как готовить зубной порошок. Какие лекарства съедобны. Это не изобретения, а личный, скорее, опыт. Проверить на заключенных и дать в «Ленправду». Много интересных тем.

Про хвою как противоцинготное — много раз. Но это, кажется, население само уже освоило.

Опыт варить какао на воде от макарон. Экономия топлива, воды и калорий. Тоже, наверное, сами допрут. Впрочем, можно тоже в «Ленправду».

Вот серьезное: перейти с выпечки круглого хлеба на формовой. Припек другой. Воды больше, экономия муки, а вес такой же. С одной стороны, обман потребителя, с другой — впрямь ведь экономия муки. Это надо с Рацке-вичем отдельно посоветоваться.

Вот хорошее письмо: доктор наук Иванов-Смирнов возмущается, что в Ботаническом институте гербарий в пять миллионов растений, в Павловском институте подопытные обезьяны, не считая собак, в Вавиловском институте мировая коллекция семян на два-три этажа. И все это охраняется государством вместо сожрать. Вредительство, дескать, за счет голодающих. А в приписке намек, что неплохо автору предложения за предложение процент от перечисленного. Этого автора можно сегодня же взять и к Ульяне, чтобы результат себя не заставил.