Я представила себе тонкую женщину с короткими вьющимися волосами и подумала: где же она сейчас? Надеюсь, она не собирается использовать свое настоящее имя на публике. Из-за такого и убить могут.

Я прокралась обратно в палату и подтащила стул поближе к кровати Чейза. Я осторожно переплела свои пальцы с его. Слишком холодные. Обычно он был как печка, но с тех пор, как мы приехали, никак не мог согреться. Я подтянула одеяло повыше, закрыв повязки, и поцеловала его в плечо, стараясь не слишком давить на грудь.

Такер грыз ноготь на большом пальце руки и пялился на свои ботинки.

– Я никогда не сдавал своему командованию те посты, – тихо сказал он. – Я выдал Ноксвилль и Чикаго. Я рассказал им, где искать снайпера, а потом сказал вам, что она умерла. Я даже выдал им убежище, когда мы были в Гринвилле. Но после бомбежки тоннелей я перестал. Они все равно посчитали, что я погиб.

Он почесал свои короткие волосы и опустил их на лоб, а я подумала о том, в каком смятении он был, когда мы пережили бомбы в Чикаго. Наверное, он никогда не думал, что МН разрушит тоннели, пока он будет внутри.

– Я думал, что должен. Думал... не знаю... что поступаю правильно.

Я фыркнула.

– Правильно, – произнесла я, слушая пульс Чейза на мониторе. – Напомни-ка, как это?

Наше внимание привлекли громкие голоса в коридоре, но через несколько секунд они затихли.

– Что будет с тобой теперь? – спросила я Такера.

Он уронил руки на колени.

– Не знаю.

Я внимательно смотрела на него. Это был совсем не тот парень, которого я впервые встретила около своего дома во время маминого ареста. Кажется, это случилось много лет назад. Он даже выглядел по-другому. Зеленые глаза были не такими пронзительными, как раньше, и он сутулился, словно больше не мог держать спину ровно. Он был избит, потерян и сам по себе. Но несмотря на это, он казался настоящим, более настоящим, чем когда-либо.

Не знаю, кем мы стали друг для друга, но меня это больше не пугало.

– Добро пожаловать на другую сторону, – сказала я.

Он посмотрел на меня поверх тела Чейза и слабо улыбнулся. Не задумываясь, я улыбнулась в ответ.

Полиэтилен, покрывавший подушку Чейза, зашуршал. Чейз длинно и глубоко вдохнул, моргнул и повернулся ко мне. Несколько мучительных секунд я ждала, пока пройдет его замешательство. Мне так много надо было сказать ему: про Джесса, про то, что я только что услышала по радио, – но мы поговорим об этом потом. Впервые за долгое время "потом" было реальным для нас.

Его пальцы, все еще сплетенные с моими, поднялись к моей щеке, за ними потянулась трубка от капельницы.

– Добро пожаловать обратно, – сказала я. – Мы в клинике. Я приведу врача.

Такер вскочил.

– Я схожу.

Он провел руками по бокам, словно не зная, куда их деть, потом повернулся и вышел из палаты. Его пистолет остался лежать на оранжевом стуле.

– Похоже, мы выбрались, – сказал Чейз надтреснутым голосом и облизал засохшие губы. – Все мы.

Когда он заговорил, у меня сжалось сердце, и единственным, что я сумела ответить, было тихое «да».

Чейз опустил руку к моей шее, туда, где воротник рубашки не прикрывал белый уголок, торчавший из-под V-образного выреза. Жар его ладони проник под повязку, и я задержала ее там, близко к сердцу.

– Откуда у тебя шрамы? – спросил он.

Слезы подступили, словно теплый дождик. Сначала тихие, они увлажнили мое лицо и прочертили дорожки до подбородка, чтобы наконец упасть на казенную рубаху. А потом полились сильнее, пропитав внутренности, смешав все воспоминания в один омут боли, чтобы в итоге смыть все прочь.

Чейз притянул меня ближе, и я свернулась на кровати рядом с ним, стараясь не прикасаться к его ранам. Он гладил меня по волосам и целовал в лоб, а я пообещала себе, что больше ничто и никогда не встанет между нами.

В следующую секунду я услышала выстрел.

Я соскочила с кровати и инстинктивно упала на пол. Позади меня Чейз пытался подняться. Монитор запищал быстрее, догоняя мой собственный рваный пульс. В коридоре началась суета, я схватила пистолет Такера и прижалась спиной к стене рядом с дверью. В ушах звенело, когда я заглянула за угол.

Сначала мне показалось, что Такер опирается спиной на стену, уронив голову вперед, как будто все еще клюет носом, и на короткий миг я подумала, что шум мне просто послышался. Но потом сложенные на груди руки Такера опустились, и я увидела на его ладонях темно-красные следы.

Я подбежала к нему и, проследив за его потрясенным взглядом, увидела стоявшего в коридоре Уоллиса, за спиной которого толпились мужчины и женщины. Они смотрели на Уоллиса, будто ожидая приказов.

Такера качнуло вперед, и костяшки его пальцев побелели, когда он схватился за металлический поручень на стене позади себя. Я схватила его в ту секунду, когда он соскользнул на пол, и ткань его халата порвалась у меня в кулаках.

Уоллис подошел к нам.

– Мне следовало послушать тебя с самого начала, – сказал он мне. – Ты говорила, что он нас сдаст. Я не послушал.

Его голос казался незнакомым, отсутствующим, словно из него высосали всю жизнь.

– Такер? – прошептала я.

Я не могла удержать его вес, и скоро мы оба оказались на полу. Голова Такера лежала у меня на коленях, а пальцами он тщетно скреб себя по горлу, как будто его душила невидимая рука.

– Такер, – снова сказала я.

Он закашлялся, захлебнувшись кровью, которая окрасила его губы. Потом вздрогнул и затих, будто глубоко вздохнув, перед тем как заснуть. Он посмотрел мне в глаза, и я не знаю, что в них увидел, но он улыбнулся, слабо, почти незаметно двинув губами.

– Похоже, я опоздал, – сказал он.

Жизнь оставила его, тело обмякло, а руки упали на пол. Я никогда не думала, что сделаю это. Я заплакала о нем.

Врач, дождавшись разрешения Уоллиса, неуверенно приблизился, прижал два пальца к шее Такера, всего на несколько секунд, и покачал головой.

Я подняла глаза на Уоллиса:

– Что вы наделали?

Он в замешательстве нахмурил брови, как будто ответ был ему очевиден.

Тело Такера отнесли на стоянку к остальным, умершим в клинике. Люди Три разделили пространство на две части: в одну сторону бросали солдат, словно мешки с мусором, с другой лежали заключенные и члены Три, сражавшиеся на базе Шарлотта. Их накрывали простынями и укладывали в ряд.

Я не знала, что случится с теми и другими телами, но заставила освободившихся заключенных отнести тело Такера к мятежникам. Я вытерла его лицо и сама накрыла его простыней. Это самое меньшее, что я могла сделать, после всего, через что мы прошли.

Когда я стояла над телом Такера, принесли Девитта и положили рядом. Плохой парень, ставший хорошим, и хороший, ставший плохим. В конце это не имеет значения. Все мы одинаковые.

Мы с Чейзом провели в клинике еще одну ночь. Проходили часы, и клинику заполнили повстанцы, пережившие битву. Очень скоро вестибюль был переполнен ранеными бойцами, у некоторых были серьезные ожоги, у других переломы, у многих – слишком многих – огнестрельные ранения. Персонал больницы бегал от пациента к пациенту, и некоторое время я помогала, чем могла: подавала бинты, держала людей, пока сестры и врачи зашивали их, или устраивала поудобнее, чтобы они могли умереть, не испытывая боли. Все это время внутри меня зрело стремление уйти.

Врач рассказал нам о пожилой женщине, которая жила неподалеку и сочувствовала нашему делу. На второй день, незадолго до наступления темноты, один из санитаров помог мне перевезти Чейза и еще троих раненых к ней домой, на ферму, которую огораживал забор с написанными от руки предупреждениями: «Осторожно, злая собака». Шесть ночей, пока Чейз выздоравливал, мы прятались у нее в подвале. Она приносила нам еду и воду, антибиотики, которые смог отдать врач, и новости о сопротивлении.

Ночью мы слушали репортажи Фэй Браун.

К концу первой недели гражданские захватили девять баз. Солдаты, пережившие восстания, бежали, некоторых выдавали, другие просто исчезли. И в каждом городе, где были захвачены базы, в руках сражавшихся находили поддельные Статуты.