— Разумеется, — чуть поморщилась аллари. Со стороны ее кожа походила на сухой тонкий пергамент. Скорее всего, такое состояние вызывало у выходицы из океанских глубин неприятные ощущения, но отчего‑то Хеели Де Хан не торопилась вновь одевать шлем. — Скажите, что вы думаете насчет «ТаШаРу»?

— Вы тоже это видели?

— Полагаю, мы видели одно и то же. В точности до образа, — уголки губ аллари приподнялись.

— Ну да… Что я думаю? Реликвия однозначно принадлежит Доминату. Или это тоже слишком явная нить? — в голосе Сконева сквозил сарказм.

— Вы уверены, что видели именно реликвию Домината?

Константин пристально взглянул в лицо аллари – улыбка исчезла, выжидательный взгляд.

— Конечно! То есть… меня смутили письмена.

— Меня тоже. Символы похожи, но общий смысл написанного явно иной.

— Мне не дает покоя одна мысль, — Константин закусил губу. — Что, если все эти образы не соответствуют действительности?

— Что вы имеете в виду?

— Могли свирши дать заведомо неверную информацию? Не то, что было в голове Александра.

Лицо Хеели Де Хан дернулось. Морщины стали резче и глубже.

— За все время общения с ними подобного никогда не случалось. Мы склонны думать, что представители Колонии вовсе не способны ко лжи.

— Тогда я ничего не пойму, — Сконев развел руками. — Какой‑то набор нелогичных, не связанных между собой фактов.

— Что вы чувствуете по отношению к «ТаШаРу»? — внезапно резко спросила аллари.

— А я что‑то должен чувствовать? — нахмурился Константин.

Хеели Де Хан не ответила, лишь внимательно смотрела.

— Я думал – это последствия беспамятства, — наконец произнес Сконев. — Каждый раз, когда я вспоминаю о реликвии, она словно зовет меня. Требует, чтобы я коснулся ее.

— Словно хочет что‑то рассказать?

— Да.

Константин не верил в тонкие материи, не верил в мистику и расплодившиеся эзотерические учения. Он обеими ногами стоял на земле и справедливо считал, что абсолютно любому явлению в галактике можно найти разумное объяснение. Тому клубку событий, в котором невольно находился «Серый Кардинал», объяснений нет. В голове возникали самые бредовые предположения, самые дикие версии. Ни одна из них не имела право на существование, но разум просто отказывался давать какое‑то рациональное решение. И это Сконеву жутко не нравилось.

— Не скрою, мне очень хочется отменить миссию, — как‑то слишком спокойно сказала аллари. — Я бы желала сообщить Содружеству о внезапно открывшихся обстоятельствах, чье разрешение требует пересмотра моего задания. На мое место прислали бы другого наблюдателя. И на Нибиру вы отправились бы без меня.

— Куда бы вы полетели? — Константин уже знал ответ, но все равно спросил.

— Система Шрея, планета Абенлу, — все так же спокойно произнесла Хеели Де Хан. — Вам известно, что даже сами ШрейЗиРэн точно не знают о происхождении «ТаШаРу»? Никогда и нигде Доминат не публиковал данные о структуре материала, из которого сделана реликвия. И причина не в том, что исследования в ее отношении запрещены. Нет, нам точно известно, что под храмовым комплексом «ТаШаРу–Саг» выстроена целая сеть лабораторий. Их задача – раскрыть тайну реликвии. Считается, что день, когда «ТаШаРу» «заговорит», станет переломным не только в истории самих ШрейЗиРэн, но и для всей галактики. Произойдет перерождение, в котором смогут выжить лишь истинно верующие. Но для Домината вера неотрывно связана с постоянной работой над собственным телом. По сути – они неразрывны и не могут существовать отдельно друг от друга.

Часть услышанного Сконев уже знал. Он никогда не понимал стремления достичь какого‑то призрачного совершенства через работу исключительно над телом. В его представлении любой перекос в любом веровании неизменно нес за собой искажение поставленной цели, будь она хоть трижды благословенна. Тем не менее, Доминат ШрейЗиРэн до сих пор не скатился к сборищу беспринципных полумеханических существ. А это вызывало уважение.

Константин хотел было с облегчением выдохнуть. Иметь на борту полномочного представителя Содружества оказалось крайне хлопотно. Слишком большое напряжение, слишком большая ответственность. И пусть его краткое сотрудничество с Хеели Де Хан не принесло осложнений в отношения между Триумвиратом и Содружеством, — неприятный осадок оставался. Теперь же можно спокойно добраться до Нибиру и сдать все дела, а там уж будь что будет. Хотел выдохнуть, но не смог…

Сознание пронзило странное чувство. С одной стороны, Сконев был рад скорому завершению своей миссии, но с другой – холодный, пронизывающий укол зависти засел глубоко в голове. В то время как он станет отвечать на десятки вопросов, оправдываться за катастрофические результаты задания, — аллари направится к реликвии. Предмету, который теперь занимал большую часть его мыслей. Предмету, который наверняка содержит ответы хотя бы на часть вопросов.

Константин мог поклясться: Хеели Де Хан предвидела такую его реакцию. Инопланетная чертовка нарочно заставила его со всей остротой ощутить необходимость в исследовании реликвии. Но идти у нее на поводу он не собирался. Долг прежде всего! Если она собирается сойти с корабля, он не станет ей мешать. И тем более не последует за ней.

— Надеюсь, ваше путешествие будет удачным, — Сконев чуть поклонился аллари.

— Благодарю вас, капитан, — Хеели Де Хан взяла шлем в руки. — Но к моему сожалению, оно невозможно в принципе. Я не располагаю достаточными доказательствами. А ШрейЗиРэн без весомых доводом Содружества не позволят инопланетникам прикоснуться к своей реликвии.

Монитор на стене ожил переливчатой трелью.

— Компьютер, принять вызов, — сказал Константин.

— Капитан, у нас гости, — сообщил пилот.

— Кто?

— Его имя Ямато Такава, он настаивает на немедленной встрече с вами.

Сконев вздохнул. Что ж, в отличие от него самого, координатор действительно выполняет сказанное. И выполняет быстро.

Лопасти огромных вентиляторов с раздражающим постоянством меняют местами свет и тьму.

Свет… одно название. Болезненно–желтый, мутный, он режет глаза, опутывает липкими объятиями. Кожа свербит и чешется. Этому нельзя противиться. Рука помимо воли тянется к зудящему месту. Ногти впиваются в раскрасневшуюся кожу. По телу пробегает волна экстаза. Под пальцами кровь – горячая, странного оранжевого оттенка. Это все свет, он виноват во всем!

Но в темноте еще хуже. В ней точно кто‑то есть. Кто это? Где прячется? Он чует кровь, идет на запах. Охотится. Его смрадное дыхание совсем близко. Дыхание, в котором сгустилось зловоние тысяч, десятков тысяч гниющих тел.

Бежать! Бежать, как можно быстрее! И пусть охотник следует по пятам, пусть готовится к атаке. Иллюзия возможного спасения все еще бьется в голове. Что станет, когда она умрет? Когда сгинет в кромешной мгле или растворится в ядовитом желтом свете? Об этом нельзя думать. Потому как за охотником стоят мертвые. Они давно истлели. Нет, должны были истлеть. Может, тысячи, а, может – миллионы лет назад. Но их глаза смотрят с вожделением и ожиданием. В них все тот же болезненный свет. Они и есть его источник. Свет клубится в бездонных провалах их глаз, а потом выплескивается удушливым сиянием. Мертвые ждут его, ждут, что он встанет с ними плечом к плечу. Станет частью бесконечного зловония, частью изуродованной безликой толпы.

Бесконечные коридоры высасывают последние силы. За спиной кровавый след. Кажется, в зудящей агонии мечется каждый клочок истерзанного тела. Это сводит с ума, пальцы остервенело сдирают кожу, но это приносит лишь временное облегчение. Все чаще руки тянутся к собственному горлу. Если бы не страх перед охотником, перед стоящими за его спиной мертвецами, он бы давно разорвал эти никчемные сосуды, эту ненавистную плоть. К чему оттягивать неминуемое и цепляться за ускользающие мгновения существования, если надежда на спасение еле теплится? Это даже не надежда – самообман, окутанный желтым зловонием.