Путь его пролегал по лиственным лесам, окаймлявшим мыс, на котором стоял замок Эрорн. Порою Корум отваживался доезжать до зеленой низины, поросшей вереском, — его встречали густые заросли дрока, соколы, парящие в небе, и непроницаемая тишина. Иногда Корум возвращался в замок по приморской дороге, идущей в опасной близости от обрывистого, сыпучего берега. Далеко внизу высокие белые волны с шипением и гулом яростно набрасывались на скалы. Порою брызги долетали до Корума, но вряд ли он замечал их. А ведь когда-то это доставляло ему радость…

Большую часть времени Корум проводил в замке. Ни солнце, ни ветер, ни шум дождя не могли выманить его из мрачных комнат, залитых любовью, светом и весельем в ту пору, когда в них жила Ралина… Иногда Корум даже не вставал из своего кресла. Его стройное тело покоилось на подушках, его желто-багровый глаз пытался пронзить мглу прошлого, которая год за годом сгущалась. Отчаяние Корума росло, поскольку многое из того, что связывало его с Галиной, стало блекнуть и забываться. Образ смертной женщины погрузил вадагского принца в бездны печали. Вместе с людьми в Эрорн вошли и призраки.

Порой, когда тоска ослабевала, Корум вспоминал Джерри-а-Конеля, такого же долгожителя, как и он сам, — и зачем только тот решил покинуть это Измерение… Спутник Героев свободно путешествовал по всем Пятнадцати Измерениям, он был проводником, товарищем и советником того, за множеством обликов которого, по мнению Джерри, скрывался сам Корум. Именно Джерри-а-Конель сказал, что вместе с ним они составляют некоего единого Великого Героя; в замке Войлодион-Гагнасдаг Джерри встречался с другими воплощениями Корума — Эрикезе и Эльриком. Корум мог принять эту идею умом, чувства же его сопротивлялись этому. Корумом был — он сам. В этом и состояла его судьба.

Корум сохранил коллекцию картин Джерри. В основном это были автопортреты, но были здесь и портреты Ралины и Корума, а также изображения черно-белого крылатого кота, которого Джерри всегда носил с собой, он был столь же непременной его принадлежностью, что и широкополая шляпа. В самые тяжелые минуты Корум вглядывался в картины, вспоминая о былом, но скоро и они стали казаться ему портретами каких-то незнакомых людей. Корум пытался думать о будущем, строить какие-то планы, но все его благие намеренья ни к чему не приводили. Сколь бы детальным и разумным не был бы план, его хватало ровно на день. Замок Эрорн был завален неоконченными поэмами, романами, картинами и партитурами Судьба превратила мирного вадага в воина, однако лишила его противников. В том и был рок Корума. Ему не нужно было возделывать землю, поскольку вадагская пища в изобилии водилась в стенах замка. Ни в мясе ни в вине не было недостатка. Замок Эрорн давал своим немногочисленным обитателям все необходимое для жизни. Многие годы Корум занимался изготовлением ручных протезов, подобных тем, что он видел в доме лекаря в мире Леди Джейн Пентальон. Теперь в его распоряжении был целый набор совершенных механизмов, ни в чем не уступавших настоящей руке. Больше всего времени Корум потратил на протез с кистью, сотканной из серебра, — серебряная рука была точной копией той, настоящей руки, которой лишил Принца сотню лет назад герцог Гландит-а-Край. Этой новой рукой Корум мог управляться и с мечом, и с пикой, и с луком, будь в том необходимость. Слабого движения мышц было достаточно для того, чтобы серебряная рука выполнила волю своего хозяина. Протез отличался от обычной руки только тем, что хватка ее была сильнее. Корум научился одинаково хорошо владеть обеими руками. Но, как бы то ни было, нового глаза сделать он не мог, ему приходилось довольствоваться обычной повязкой из алого шелка, украшенной сложным орнаментом, искусно вышитым Галиной. Он привык, размышляя, ощупывать пальцами левой руки эту вышивку.

Но вот, однажды — ночью, Корум услышал голоса, — он решил, что уединенное его существование подвело его к грани безумия. Голоса неслись откуда-то издалека, то и дело их хор повторял имя, что напоминало его имя на языке вадагов и, в то же самое время, отличалось от него. Он пытался изгнать голоса, но все попытки его были тщетными, столь же тщетными были попытки как-то расслышать их. Так продолжалось несколько ночей. Он пытался кричать в надежде изгнать их. Он тяжело стонал. Он катался по шелкам и мехам своего ложа, пытаясь заткнуть уши. Порою же он потешался над собой или устраивал долгие прогулки верхом, дабы вконец вымотаться и заснуть крепким сном. Но голоса неизбежно возвращались. Мало того, со временем Коруму стали являться и образы. Средь густого леса появлялись мутные фигуры. Они держали друг друга за руки, пытаясь взять Корума в кольцо. В своих виденьях Принц обращался к ним, говоря о том, что не слышит их и не понимает, чего они хотят. Он просил их замолчать. Но они все пели и пели свою песнь. Глаза их были закрыты, тела раскачивались как в трансе из стороны в сторону.

«Корум. Корум. Корум. Корум.»

«Чего вы от меня хотите?»

«Корум. Спаси нас. Корум.»

Прорвавшись через их кольцо, он побежал в лес и лишь тогда пришел в себя. Он знал, что с ним происходит. Его разум играл сам с собой. Устав от блуждания в лабиринтах памяти, он принялся творить фантомы. Коруму еще не доводилось слышать о том, чтобы с вадагом произошло что-либо подобное, хотя с мабденами это случалось часто. А может быть — как о том однажды говорил Шуль — он до сих пор живет во сне мабденов? Может быть сон вадагов и надрагов уже закончился? А сам Корум видит сон во сне?

Впрочем, подобные мысли нисколько не помогали. Корум попытался изгнать их. Ему нужен был совет, но не было того, кто дал бы его. Здесь больше не правили Владыки Закона и Хаоса, не было даже их слуг, владевших хоть каким-то знанием. Корум был знаком с философией, как никто другой. И все же существовали мудрые вадаги, пришедшие из Гласкор-Гриса, Города в Пирамиде, вадаги, что-то знавшие о подобных вещах.

Корум решил для себя так: если видения и голоса не прекратятся, он отправится в путешествие к одному из замков вадагов и там будет искать помощи. Как бы то ни было, думал он, голоса могут и не последовать за ним, — вполне возможно, что они связаны с самим замком.

Скачка становилась все неистовее, Корум загнал всех своих коней. Все дальше и дальше от замка Эрорн устремлялся он, словно надеялся нечто обрести. Но не было ничего, кроме моря на западе, падей и лесов на востоке, севере и юге. Здесь не было ни деревень, ни ферм, ни домишек угольщиков или лесничих, со времени падения короля Лир-а-Брода мабдены не любили селиться на землях вадагов. Неужели Корум искал именно их? Неужели ему хотелось к мабденам? Может быть голосами и образами владело его желание вновь связать свою жизнь со смертными? От этой мысли ему стало больно. Он ясно представил Ралину, юную, светлую, гордую и сильную.

Он мечом рубил папоротники. Он пику вонзал в стволы деревьев. Из лука он стрелял по камням. Такие теперь были битвы. Порою он падал в траву и рыдал.

А голоса все звали его:

«Корум. Корум. Спаси нас.»

«Спасти вас? — кричал Корум в ответ. — Это меня, меня надо спасать!»

«Корум. Корум. Корум…»

Слышал ли он эти голоса прежде? Происходило ли с ним что-либо подобное?

Коруму казалось, что все это однажды уже было, однако, вспоминая события своей жизни, понимал, что это не так. Никогда он не слышал этих голосов, никогда он не видел этих снов. И все же они были знакомы ему. Быть может, это память о прошлом воплощении? Выходит, он действительно Вечный Воитель?

Усталым и разбитым, порою потерявшим оружие или загнавшим коня Корум возвращался в замок Эрорн. Удары волн о скалу, на которой стоял замок, казались Коруму ударами его собственного сердца.

Слуги пытались поддержать и ободрить его. Но он не отвечал им, вежливо умалчивая причину своих страданий. Если бы он и сумел рассказать слугам о происходящем, те — он был уверен в этом — не поняли бы его.

Но вот однажды, когда Принц с трудом переступил через порог замка, едва держась на ногах от усталости, слуги сообщили ему о прибытии гостя; гость ждал его в одной из музыкальных комнат, запертой за несколько лет до этого самим Корумом, — сладость музыки напоминала ему о Ралине, кроме того, комната эта была ее любимой комнатой.