В то же утро Гай отказался от выступления на радио. Работать он был не в состоянии и понимал это. И зачем он еще ходит в студию? Он с наслаждением не просыхал бы весь день, а особенно всю ночь. Он следил, как его пальцы вращают на крышке стола складной циркуль. Кто-то однажды заметил, что у него руки, как у монаха-капуцина. Тим О’Флаэрти, в Чикаго. Когда они уминали спагетти у Тима в его полуподвальной квартирке, болтая о Ле Корбюзье и красноречии, которое, видимо, присуще всем архитекторам, является спутником этого промысла по естественному порядку вещей, что и к лучшему, поскольку заказчиков, как правило, приходится убеждать словами. Но тогда все казалось возможным, пусть Мириам и пила из него кровь, ведь в будущем его ожидали лишь увлекательные честные схватки, и это было по-своему справедливо, хотя и сулило трудности. Он все поворачивал и поворачивал циркуль, поглаживая его пальцами, раздвигая ножки, но спохватился, что шум может помешать Майерсу, и прекратил это занятие.

— Встряхнитесь и возьмите себя в руки, Гай, — дружелюбно заметил Майерс.

— Легче сказать, чем сделать. Тут человек либо надламывается, либо нет, — возразил Гай мертвым голосом и, не сдержавшись, добавил: — Спасибо, Майерс, но я не нуждаюсь в советах.

— Послушайте, Гай… — начал Майерс. Он поднялся, улыбаясь, долговязый, невозмутимый, однако так и не вышел из-за стола.

Гай снял пальто с вешалки в углу у двери.

— Простите. Не обижайтесь.

— Я знаю, что с вами. Предсвадебная нервозность. Со мной тоже было такое. А не пойти ли нам вниз выпить по маленькой?

Фамильярность Майерса задела в Гае особое чувство гордости, о котором он забывал до тех пор, пока его не затрагивали. Ему были невыносимы вид майеровской безмятежной пустой физиономии, его самодовольная заурядность.

— Спасибо, — ответил он, — но я и в самом деле не в настроении.

Он тихо прикрыл за собой дверь.

Гай снова обвел взглядом ряд особняков на противоположной стороне улицы. Он был уверен, что заметил Бруно. От напряжения — были сумерки — у него защипало глаза. Но он и вправду видел его вон у тех чугунных ворот, где его больше нет. Гай повернулся и взбежал на крыльцо. На сегодня у него были билеты в оперу на Верди. Они с Анной договорились встретиться у театра в половине девятого. Сегодня он не испытывал желания видеть Анну, ему не хотелось выслушивать от нее ободряющие слова, не хотелось вымучиваться, делая вид, что ему лучше, чем на самом деле. Ее тревожила его бессонница. Она не распространялась на эту тему, однако его раздражали и скупые слова. Но прежде всего ему не хотелось слушать Верди. И какой бес толкнул его взять билеты именно на Верди? Он собирался сделать Анне приятное, но в лучшем случае Верди ей не очень понравится, так не спятил ли он, купив билеты на то, что не нравится никому из них?

Миссис Мак-Косленд сообщила номер, по которому его просили позвонить. Похоже, телефон одной из тетушек Анны. Есть надежда, что Анна не сможет пойти в театр.

— Гай, я просто не представляю, как вырваться, — заявила Анна. — Эта пара, с которой тетя Джули хочет меня познакомить, придет только вечером.

— Ничего не поделаешь.

— А отвертеться не получается.

— Не переживай, все в порядке.

— А мне все равно жалко. Ты хоть знаешь, что я не видела тебя с самого воскресенья?

Гай прикусил кончик языка. Самое настоящее отвращение, что вызывали у него ее опека ее забота, даже звук чистого мягкого голоса, который раньше действовал на него как объятие, — отвращение это казалось ему доказательством, что он ее разлюбил.

— Почему бы тебе не пригласить миссис Мак-Косленд? По-моему, это будет очень мило с твоей стороны.

— Анна, меня это ни капельки не волнует.

— Были другие письма, Гай?

— Нет.

Вот уже в третий раз она задает этот вопрос!

— Я тебя очень люблю. Запомнил?

— Да, Анна.

Он взлетел к себе наверх, повесил пальто за плечики, умылся, причесался, и ему сразу стало нечего делать. Его потянуло к Анне. Со страшной силой. Какое помрачение нашло на него, что он решил, будто не хотел ее видеть? Он вывернул карманы в поисках бумажки миссис Мак-Косленд с номером телефона, сбежал вниз и осмотрел пол в прихожей. Бумажка испарилась, словно ее умыкнули ему назло. Он уставился на улицу сквозь узорчатое стекло парадного. Бруно, решил он, Бруно украл бумажку.

Номер тетушки можно узнать у Фолкнеров. Он увидит ее, проведет с нею вечер, даже если ради этого придется смириться с тетушкой Джулией. На том конце провода, на Лонг-Айленде, никто, однако, не взял трубку. Он еще раз попробовал вспомнить тетушкину фамилию — тщетно.

В комнате повисло молчание, которое, казалось, можно было потрогать руками. Он посмотрел на низкие книжные полки — он сам их собрал и расставил по стенам, — на плющ в настенных горшочках, дар миссис Мак-Косленд, на обитое красным плюшем пустое кресло у торшера, на висящий над кроватью его черно-белый этюд под названием «Воображаемый зоосад», на суконные занавески, отделяющие комнату от кухоньки. С видом чуть ли не скучающим он подошел к ним, раздвинул и поглядел, что за ними. У него возникло четкое ощущение, что в комнате его кто-то ждет, но никакого страха он при этом не испытывал. Он взял в руки газету и начал читать.

Через несколько минут он уже сидел в баре за вторым стаканом мартини. Он должен спать, оправдывался Гай в собственных глазах, даже если для этого придется пить в одиночестве, чего он не терпел. Он прогулялся до Таймс-сквер, подстригся, а на обратном пути купил кварту молока и пару бульварных газет. Сначала напишет письмо матери, решил он, потом попьет молока, почитает газеты и ляжет спать. А может быть, вернувшись найдет на полу бумажку с номером телефона. Бумажки он не нашел.

Около двух часов ночи он вылез из постели и принялся ходить по комнате. Он почувствовал голод, но решил не есть. Впрочем, припомнил он, на прошлой неделе он как-то ночью открыл и очистил банку сардин, орудуя ножом. Ночь — самое время для ублажения животных инстинктов, для приближения к собственной сущности. Он выдернул с книжной полки блокнот и быстро его пролистал. Его первый нью-йоркский блокнот, ему было тогда около двадцати двух. Тогда он рисовал без всякой системы — здание корпорации «Крайслер», психиатрическая больница Пейна Уитни, баржи на Ист-Ривер, отбойщики налегают на молотки, вгрызаясь в скальную породу. Целая серия зарисовок «Радио-Сити» с заметками о пространственном решении здания, на противоположной странице — то же самое здание с его исправлениями, а может быть, совсем другое, воплощающее его собственный замысел. Он быстренько захлопнул блокнот, отличная работа, сейчас у него, пожалуй, так хорошо уже не получится. «Пальмира», видимо, была последней вспышкой щедрых, счастливых сил его молодости. Подавленный всхлип отозвался в груди тошнотворным знакомым спазмом — знакомым со времен Мириам. Гай лег на кровать, чтобы больше не всхлипывать.

Он проснулся, ощутив в темноте присутствие Бруно, хотя в комнате было тихо. Вздрогнув от внезапного пробуждения, он, однако, не удивился. Он вспомнил, что в своем воображении уже радовался ночами приходу Бруно. Но теперь — неужели в самом деле? Да. Над комодом Гай увидел огонек сигареты.

— Бруно?

— Привет, — тихо сказал Бруно. — Я открыл дверь отмычкой. Теперь ты готов, верно?

Гай приподнялся, опираясь на локоть. Конечно, Бруно был тут. Вон тлеет оранжевым кончик его сигареты.

— Да, — сказал Гай, и «да» кануло в темноту, совсем не так, как в другие ночи, когда он произносил это в себе, даже не шевеля губами. Это слово так внезапно разрубило узел у него в голове, что стало больно. Именно это он и хотел произнести, именно это и хотела услышать царящая в комнате тишина А также звери, что затаились за ее стенами.

Бруно присел к нему на постель и сжал за плечи.

— Гай, я больше тебя не увижу.

— Не увидишь.

От Бруно жутко разило куревом, перегаром и приторным запахом бриллиантина, но этот букет не заставил Гая отшатнуться. Он все еще переживал сладость освобождения.