Мальчишка сперва обалдел, но затем улыбнулся в ответ на приветственную ухмылку Бруно.

Но вокзале, откуда поезда отправлялись в Атчисон, Топеку и Санта-Фе, он купил верхнее место в спальном вагоне на поезд, отбывающий в половине второго ночи; у него оставалось полтора свободных часа. Все было в полном ажуре, и он был невероятно счастлив. В закусочной рядом с вокзалом он купил пинту виски и наполнил фляжку. Он подумал, не отправиться ли взглянуть на дом Гая, взвесил все «за» и «против» и решил, что может себе это позволить. Он уже было направился к стоящему у двери мужчине спросить, как туда добраться (такси исключалось, он это понимал), когда вдруг осознал, что хочет женщину. Никогда еще ему так сильно не хотелось женщины, и этот факт доставил ему невероятное удовольствие. В Санта-Фе ему ни разу не захотелось, хотя Уилсон пару раз и свел его с бабами. Он вильнул в сторону под самым носом у человека к которому направлялся, сообразив, что лучше будет осведомиться у таксиста из тех, что ловят пассажиров на улице. Его била дрожь, до того он нуждался в женщине! Совсем не та дрожь, что бывает с похмелья.

— Я не знаю, — заявил водитель с непроницаемым веснушчатым лицом, который стоял, привалившись к крылу машины.

— То есть как это?

— А так — не знаю, и все.

Бруно раздраженно отошел.

Другой шофер оказался покладистей. На обороте фирменной карточки он написал для Бруно адрес и пару имен, хотя это было так близко, что смешно было брать такси.

Прислонившись к стене у койки в номере «Монтекарло», Гай смотрел, как Анна перелистывает альбом с семейными фотографиями, который он захватил из Меткафа. Последние два дня с Анной были просто сказкой. Завтра он улетает в Меткаф. А оттуда во Флориду. Три дня тому назад мистер Брилхарт телеграфировал, что заказ остается за ним. Его ожидало полгода работы, а потом, в декабре, начало строительства их собственного дома. Теперь у него будут для этого деньги. И деньги на развод.

— А знаешь, — тихо сказал он, — если б я не получил Палм-Бич и мне бы пришлось завтра возвращаться в Нью-Йорк и искать работу, я бы это смог и согласился на любую.

Не успел он, однако, договорить, как понял, что именно Палм-Бич дал ему мужество, импульс, дал силу воли или то, что он под ней разумеет, что без Палм-Бич эти дни с Анной могли породить в нем только чувство вины.

— Но тебе не придется, — возразила Анна, словно поставила точку, и еще ниже склонилась над фотографиями.

Он улыбнулся. Он знал, что она слушает его вполуха. А если серьезно, то сказанное не имело значения, и Анна это знала. Он тоже склонился над альбомом, давая пояснения к фотографиям, когда она спрашивала, забавляясь тем, как пристально она изучает разворот, на который мать наклеила его снимки от младенческого возраста до двадцати лет. Он улыбался на всех фотографиях, а копна черных волос оттеняла лицо, более крепкое и беззаботное, чем теперь.

— Вид у меня тогда был вполне счастливый, правда? — спросил он.

Она подмигнула.

— И очень красивый. Тут есть снимки Мириам?

Она провела большим пальцем по уголкам оставшихся листов.

— Нет.

— Я так рада, что ты захватил альбом.

— Матушка мне бы голову открутила, узнай она, что он в Мексике. — Он возвратил альбом в чемодан, чтобы ненароком не оставить в гостинице. — Самый гуманный способ знакомиться с чужими семьями.

— Гай, я подвергла тебя очень тяжелым испытаниям?

Он улыбнулся тому, как жалобно она это сказала.

— Что ты! Я ни капельки не возражал.

Он опустился на постель и привлек Анну к себе. В конечном счете он перезнакомился со всеми ее родственниками, которых встречал по двое, по трое, а то и целыми дюжинами на воскресных обедах и вечеринках у Фолкнеров. В семье любили подшучивать над тем, сколько на свете Фолкнеров, Уэдделов и Моррисонов, причем все живут в штате Нью-Йорк или на Лонг-Айленде. Ему почему-то нравилось, что у нее столько родни. Прошлогоднее Рождество, что он встретил у Фолкнеров, было самым счастливым за всю его жизнь. Он поцеловал ее в обе щеки, затем в губы. Опустив голову, он заметил на покрывале эскизы Анны, которые она набросала на листках почтовой бумаги с «шапкой „Монтекарло“», и стал рассеянно собирать их в аккуратную стопку. То были наброски к проектам, которые возникли у нее после посещения Национального музея — они побывали там днем. Она рисовала четкими черными линиями, как и он свои эскизы.

— Я думаю о нашем доме, Анна.

— Тебе хочется большой.

— Да, — улыбнулся он.

— Пусть будет большой.

Она затихла в его объятиях. Они одновременно вздохнули, и она хихикнула, когда он обнял ее покрепче.

До этого она возражала против размеров дома. Гай замыслил дом в виде буквы «Y», и спор шел о том, чтобы пожертвовать одним из ответвлений в развилке. Но Гай любил свой замысел только в полном виде. Дом обойдется в приличную сумму, много больше двадцати тысяч, но Гай рассчитывал, что после Палм-Бич посыпятся заказы от частных фирм, которые займут мало времени, но принесут хорошие деньги. Анна говорила, что отец просто мечтает сделать им свадебный подарок, оплатив строительство переднего крыла, но для Гая это было так же неприемлемо, как вообще обойтись без него. Он увидел силуэт дома, белый и четкий на фоне коричневого комода у противоположной стены. Дом восставал из белой скальной породы, той самой, что он видел недалеко от города Олтона на юге Коннектикута. Дом длинный и приземистый, с плоской крышей, будто сотворенный алхимической реакцией из самой этой породы подобно кристаллу.

— Я, возможно, назову его «Кристаллом», — заметил Гай.

Анна задумчиво подняла глаза к потолку.

— Я не люблю, когда домам дают имена, не люблю и самих имен. «Кристалл» мне, пожалуй, и не понравится.

Гай почувствовал легкую обиду.

— Это куда лучше, чем «Олтон». До чего же бесцветное имя! Вот тебе типичная Новая Англия. Теперь возьмем Техас…

— Прекрасно, вот и бери свой Техас, а я возьму Новую Англию, — осадила его Анна с улыбкой, потому что на самом деле ей нравился Техас, как Гаю нравилась Новая Англия.

Гай поглядел на телефон со странным предчувствием, что тот сейчас зазвонит. У него слегка кружилась голова, словно он принял слабое возбуждающее лекарство. Анна объяснила, что Мехико-сити расположен высоко над уровнем моря, поэтому люди так себя и чувствуют.

— Мне кажется, я сегодня мог бы позвонить Мириам, поговорить с ней и все бы обернулось как надо, — медленно произнес Гай, — мне кажется, я смог бы найти нужные слова.

— Телефон к твоим услугам, — совершенно серьезно ответила Анна.

Прошла минута, он услышал, как Анна вздохнула.

— Который час? — спросила она, садясь. — Я обещала маме вернуться к двенадцати.

— Семь минут двенадцатого.

— Не хочешь перекусить?

Она распорядилась принести что-нибудь из гостиничного ресторана. Им подали нечто багряного цвета, что ни капли не напоминало яичницу с ветчиной, однако, согласились они, оказалось вполне вкусным.

— Я рада, что ты вырвался в Мексику, — заметила Анна, — а то получалось, что я ее хорошо знаю, а ты нет, вот я и хотела, чтобы ты с ней познакомился. Только Мехико-сити не похож на остальную страну, — продолжала она, неторопливо очищая тарелку. — Он рождает ностальгию, как Париж или Вена, и тебя все время тянет вернуться, что бы ты здесь ни пережил.

Гай нахмурился. Как-то летом он побывал в Париже и Вене с одним своим знакомым, канадским инженером Робертом Тричером; тогда у них не было денег. Это были совсем не те Вена и Париж, какие знала Анна. Он посмотрел на сладкую булочку, которую Анна намазала для него маслом. Бывали минуты, когда ему страстно хотелось испытать все то, что когда-либо испытывала Анна, знать, что она чувствовала в каждый час своих детских лет.

— Что ты имела в виду, когда сказала «что бы ты здесь ни пережил»?

— Я имела в виду, даже если ты здесь болел. Или тебя обокрали. — Она подняла глаза и улыбнулась, но свет лампы, отражаясь в синей дымке ее взгляда и ложась полумесяцем на темноватую радужную оболочку зрачков, сообщал ее лицу какую-то загадочную печаль. — Мне кажется, этот город привлекает своими контрастами. Как люди, состоящие из несовместимых крайностей.