Крис включил радио.

– Любишь кантри?

– Да.

Трейвис Тритт пел «Неприятность».

Минут через семь Джои спросил:

– Можно мне свернуть на ту дорогу? – и указал на узкую гравиевую аллею.

– Ты же водитель, тебе и решать.

Зазвучала мелодия в исполнении группы «Брукс энд Данн».

Еще минут через пять Джои опять спросил:

– Можно, я еще раз сверну?

– Ты водитель.

Они прослушали еще одну песню в исполнении Роба Макэнтайра и одну – в исполнении Джорджа Стрейта, прежде чем Крис спросил:

– А ты вообще-то знаешь, куда едешь?

Джои впервые осмелился оторвать взгляд от дороги.

– Нет.

Крис фыркнул от смеха и откинулся на спинку сиденья.

– Хорошие дела!

Путешествие их завершилось в маленьком незнакомом городке Наузен. Они сориентировались по карте и пустились в обратный путь, выехав на шоссе номер сорок семь, где Крис сам сел за руль. Когда они вернулись в Аноку, улицы уже опустели, лишь маячил одинокий вагончик с хот-догами, который, казалось, уже целую вечность не видел покупателей. Проезжая мимо него, они вновь вспомнили о Греге. Потом они выехали на Майн-стрит, по пути проскочили мимо полицейского управления, и Крис мельком взглянул на припаркованные у входа патрульные машины. И вновь мысленно вернулся к Грегу.

Джои всю обратную дорогу молчал. Они остановились возле дома Рестонов. Впервые за последние дни здесь было пустынно – стояли лишь машины Ли, Дженис и Грега. Крис включил радио. Джои по-прежнему сидел молча, безучастно глядя в окно.

Наконец он произнес:

– Мне кажется, он не пропустил ни одного моего матча. Я все время думаю: кто же теперь придет посмотреть на мою игру?

– Я приду, – сказал Крис.

Джои повернул голову. Он угрюмо посмотрел на Криса, но так ничего и не ответил. В глазах его блестели слезы.

Крис положил руку ему на плечо.

– Все у тебя будет в порядке, малыш. Тебе чертовски повезло с семьей. Держись своих близких, и они помогут тебе справиться с горем.

Он заметил какое-то движение возле двери – это Ли подошла к стеклу. Она стояла, прижав руки к груди, – мать, беспокойно ждущая своего сына. Даже издалека было заметно, с каким облегчением она убедилась, что они вернулись.

Джои вылез из автомобиля и хлопнул дверцей. Крис помахал Ли рукой.

«Как это будет нелегко, – подумал он, – дать детям так нужную им свободу, когда ты уже потерял двоих, пытаться сохранять выдержку, отпуская их от себя даже на минуту».

На обратном пути к дому он много думал об этом, и перед глазами все стояла она – у двери, со сложенными на груди руками и без тени улыбки на лице.

Ли с Сильвией решили не открывать магазин в понедельник, день похорон. Утром Ли, как она и собиралась, пришла в магазин, чтобы собрать траурный букет. Включив пленку с записью мелодий Дворжака, она принялась за работу. Это был один из самых красивых букетов, которые она когда-либо составляла. В нем прекрасно сочетались восхитительные гардении и белоснежные красавицы калы, аромат его был пикантным и вместе с тем удивительно свежим. Колдуя над букетом, Ли пролила немало слез.

Она не могла толком объяснить, почему вдруг пошла еще и на это испытание. Наверное, самым простым объяснением могло быть то, что она мать – и этим все сказано; кроме того, это еще и ее дело – возиться с цветами. Букет был ее прощальным подарком сыну.

Когда он был готов, она позвонила Родни, их экспедитору, и тихо сказала:

– Все готово, Родни, можешь зайти забрать его прямо сейчас.

Вскоре она уже открывала ему дверь.

– Привет, Родни.

Родни, хотя и страдал с детства слабоумием, прекрасно справлялся со своими обязанностями экспедитора. Сейчас он был очень собран: губы плотно сжаты, куртка наглухо застегнута. Это была его первая встреча с Ли после смерти Грега.

Он снял кепку и долго мял ее в руках.

– Я, конечно, очень сожалею, миссис Ли.

– Все мы сожалеем, Родни, – сказала она, погладив его по плечу. – Спасибо тебе.

Когда он, забрав букет, ушел, она выключила магнитофон и тяжело опустилась на стул. В магазине было так непривычно тихо. Ее окружали лишь горшки с цветами и травой, а в воздухе витал аромат свежесрезанных цветов. Боже, до чего же хорошо побыть наконец одной. Положив руки на стол, она задумчиво разглядывала их, машинально отмечая, что они, как почти всегда у нее, опять испачканы цветочным соком. Три дня, пока она не возилась с цветами, так странно было видеть руки всегда белыми и мягкими. И вот снова эти въевшиеся пятна. Она потерла их пальцем… еще и еще… пока вдруг взгляд не затуманился. Она достала из кармана носовой платок и вытерла глаза. Они тут же вновь наполнились слезами – быстрее, чем прежде. И в этой тишине, среди цветов и ароматов, впервые оказавшись наедине со своим горем, она рухнула на стол и уже не сопротивлялась хлынувшим потоком слезам.

Она звала его: «Грег… Грег…», рыдая в голос, и скоро скатерть на столе отсырела от ее слез. Обмякшая и подавленная, она изнывала от острой жалости к самой себе. Это несправедливо… несправедливо! Столько времени, усилий и любви я вложила в него, и вот теперь его нет. Все планы на будущее рухнули в одночасье.

Постепенно рыдания стихли, а она все сидела, положив голову на стол.

Наконец она выпрямилась, вытерла глаза, глубоко и тяжко вздохнула, но еще долго не могла подняться и сидела, обводя взглядом комнату, ища, чем бы отвлечься от горестных мыслей.

Внезапно возникло ощущение, что Грег совсем рядом, что он все это время молчал и ждал, пока она успокоится.

– Что ж, сынок, мы были вместе двадцать пять счастливых лет, – произнесла она вслух. – Какого черта! Уж лучше двадцать пять счастливых лет, чем сто безрадостных. Правда? И потом… у меня еще есть Дженис и Джои… и так много друзей, которые сегодня все придут на похороны.

Похороны… Она снова вздохнула и поднялась со стула. Что ж, сейчас она простилась с сыном. То, что состоится через три часа, пережить будет уже легче.

На похороны Грега Рестона собрались триста пятьдесят полицейских со всей Миннесоты. Патрульные машины заполонили весь паркинг возле церкви. Зрелище было впечатляющим: полицейские заходили в церковь по двое, одеты они были в униформу – бледно-голубую, синюю, коричневую; белая выделяла среди них капитанов и старших офицеров. Здесь были представители всех полицейских управлений из семидесяти восьми округов штата. Они шли нескончаемым потоком, и вскоре помещение лютеранской церкви было переполнено и пестрело всеми цветовыми оттенками, словно полотна импрессионистов.

Ли Рестон, наблюдавшая за их движением, изумилась. Как их много! Какое грандиозное шествие! Внезапно от разноцветной толпы отделилась темно-синяя фигура.

– Здравствуйте, миссис Рестон. – Кристофер снял фуражку и держал ее под мышкой. Увидев его в форме, Ли, привыкшая к его довольно свободной одежде, вновь удивилась. При всех регалиях – в темно-синей форме, галстуке, с именной биркой, повязкой на рукаве, кобурой на кожаном ремне – Кристофер смотрелся гораздо солиднее, старше своих лет, и держался тоже соответственно. Она испытала необъяснимую гордость за него и в очередной раз, но уже по-иному, отметила его мужественность.

– Здравствуй, Кристофер.

Они очень сдержанно пожали друг другу руки, но в их глазах промелькнули молчаливая солидарность и поддержка, чувства искренние и глубокие, не сравнимые с официальными соболезнованиями тех, кто скорбит сегодня, но забудет обо всем уже завтра. В его рукопожатии Ли почувствовала огромную внутреннюю силу и, сама того не ожидая, ответила на него совсем не так, как полагалось скорбящей матери ответить на сочувствие скорбящего друга. Это был молчаливый диалог женщины с мужчиной.

Он повернулся к ее детям.

– Привет, Дженис, Джои…

Хотя он и обращался ко всем троим, его следующая фраза была адресована именно Ли:

– Когда погиб Грег, пришел капеллан и долго говорил с нами. Я забыл вам рассказать. Так вот: он сказал, что во время их последнего разговора Грег признался в том, что ему очень нравится служба в полиции и что ему жаль ребят, которые ненавидят свою работу. Грег сказал тогда Вернону Уэндеру: «Я люблю свою работу, потому что мне нравится помогать людям». Я подумал, что вам приятно будет услышать это именно сегодня. Грег очень гордился тем, что он полицейский.