– Знаешь, у тебя очень много всяких «но». Может, все это приведет лишь к тому, что мы хорошо проведем вместе время. Что в этом плохого? Наслаждаться друг другом в постели – для меня это естественное продолжение нашего чудесного общения. Кроме всего прочего, мы оба свободны. И давно совершеннолетние. И оба очень хотим этого.

– Юноша, ты можешь повторять мне это снова и снова.

Она откатилась от него и села, чувствуя, что дрожит от волнения. Облокотившись на колено, она смахнула с лица непослушные пряди волос.

– Хорошо, предположим, что мы оказались в постели. Я живу в современном мире с его проблемами. И хотела бы знать твою прошлую сексуальную жизнь.

Он тоже сел, расставив ноги, и, поймав ее ступню, прижал к себе между ног, нежно поглаживая ее сквозь тонкий нейлон колгот.

– Если презерватива для тебя недостаточно, скажи лишь слово – и я завтра же утром пройду обследование на спид.

Она, может, и жила в современном мире, но эти слова глубоко тронули ее. Какая порядочность! Не каждый мужчина предложит это!

– Ты это серьезно?

– Конечно, серьезно. Мы начинаем новую жизнь.

Ей вдруг стало страшно: она подумала, что, похоже, – Боже, да возможно ли это? – влюбляется в него. В мужчину, который на пятнадцать лет моложе нее.

Он спокойно продолжал:

– В последний раз у меня была близость с женщиной года два назад. Мы встречались почти полгода, потом она переехала в Техас, получив повышение по службе. До нее, насколько я помню, у меня было четыре романа, это с учетом старших классов школы. Я никогда не был дамским угодником. Чаще всего я бывал одинок.

Она убрала ногу и поджала ее под себя. Взяв его руки в свои, она внимательно рассматривала его ладонь, одновременно сгибая и разгибая его пальцы.

После некоторой паузы она вгляделась в его чистое, красивое лицо.

– Мне нужно время, чтобы подумать обо всем, Кристофер. Не могу отделаться от мысли, что поступаю неправильно.

– Потому что я моложе?

– Отчасти, да.

Он посмотрел на свою руку, лежавшую в ее руках.

– Что ж, этого я изменить не в силах. Я всегда буду моложе, и всегда найдутся те, кто сможет обвинить тебя в растлении малолетних. Я это знаю.

Удрученные, они оба молчали. Она положила руку ему на плечо.

– Мне очень, очень нравится твой подарок. В жизни я не встречала человека более чуткого, чем ты. Даже о Билле я не могу сказать такого, честное слово.

Он посмотрел на нее и робко улыбнулся.

– Что ж, как бы то ни было, это начало, не так ли?

Она тоже улыбнулась.

– А теперь мне действительно пора на работу. Можно, я пойду в ванную?

– Конечно.

Она взяла свою сумочку, в ванной расчесала волосы и мазнула губы помадой. Когда она вышла, он уже снял с вешалки ее куртку. Он помог ей одеться, потом, обняв за плечи, повернул лицом к себе.

Наклонившись, он прильнул к ее губам прощальным поцелуем – нежным и долгим.

Когда поцелуй закончился, она коснулась его губ подушечкой указательного пальца.

– Спасибо тебе за ленч.

– Пожалуйста. В любое время к вашим услугам.

– И за билеты спасибо.

Он лишь улыбнулся в ответ и поцеловал ее палец.

– В сочельник, – тихо произнесла она, отступая назад. – В одиннадцать. Буду ждать тебя. – И прошептала: – Пока.

Крису выпало дежурить и в сочельник, и в Рождество – с трех до одиннадцати. Дежурства в рождественскую ночь всегда доставляли много хлопот полицейским: вызовы поступали один за другим. Хотя поводами для них служили обстоятельства не совсем обычные. Звонили, как правило, одинокие пожилые люди, которые, дабы избежать одиночества в сочельник, выдумывали различного рода недуги – с тем чтобы оказаться в больнице с кем-нибудь, ощутить внимание к себе, почувствовать тепло человеческих рук, заботливо ухаживающих за тобой.

Дежурившие в ту ночь ожидали звонков от старушки Лолы Гиддресс, от которой так мерзко пахло, что после нее приходилось проветривать машину. Каждый год в это время давал о себе знать и желчный пузырь Фрэнка Тинкера. Старик называл всех полицейских «сынками» и предлагал каждому понюхать табачку из его табакерки, а еще ему в дороге требовалась плевательница, и, наконец, он всегда просил везти его в больницу через Брисбин-стрит. Когда машина сворачивала туда, он устремлял взгляд слезящихся глаз на двухэтажный домик, где он рос в семье из шести человек, из которых на этом свете остался лишь он один. Как всегда, звонила и Эльда Мински, которая выплывала из дома в побитом молью лисьем палантине модели девятьсот тридцатого года и жутком, усеянном блестками тюрбане на лысой голове, готовая в очередной раз повторить историю о том, как она бежала от русской революции в Америку, чтобы петь на одной сцене с Карузо и Падеревски. С особым нетерпением ожидали дежурные звонка от Инез Герни, доброй старушенции, сгорбленной, как басовый ключ, которая выходила из своего дома, семеня детскими шажками – по-другому она уже не могла, – с неизменной коробкой берлинского печенья, предназначенного каждому, кто будет так добр и поздравит ее с Рождеством.

В этом году на вызов Инез ответил Кристофер.

Когда он постучал в ее дверь, она уже собралась и ожидала, пока за ней приедут, – в домашнем чепце, завязанном под подбородком, и допотопных резиновых ботах с молнией впереди и меховой опушкой вокруг щиколотки. Когда Инез двигалась, подошвы ботов не отрывались от земли.

Кристофер тронул козырек своей фуражки в знак приветствия.

– Срочный вызов, миссис Герни?

– Да простит меня Бог, да, но нет нужды так уж торопиться, – шамкая вставными челюстями, произнесла она. – Я чувствую себя намного лучше. Если вы подадите мне руку, молодой человек, и понесете это…

Он взял из ее рук красную жестяную коробку с изображением рождественских венков на крышке и проводил старушку к патрульной машине.

– Я подумала, что докторам, возможно, понравится мое берлинское печенье. – Эту фразу она повторяла из года в год. – И, разумеется, вы тоже можете попробовать. Мой, о, мой… – Она попыталась взглянуть на небо, но ее остеохондроз не позволил ей сделать это.

– Ну не божественная ли сегодня ночь? Как бы думаете, молодой человек, можно сейчас увидеть звезду Вифлеема?

– Думаю, что да, только я не знаю, какая она. А вы сможете отыскать ее?

Он остановился, предоставив ей возможность продолжить поиски звезды. Она подогнула колени и запрокинула голову, насколько это было возможно, вновь устремив взгляд в небо.

– Нет, наверное, не смогу, но, когда я была маленькой девочкой, мой папа учил меня находить Кассиопею и Орион и все созвездия. Мы жили на ферме близ Ортонвиля, и, знаете, небо над прериями казалось таким огромным. Вам доводилось бывать в Ортонвиле, молодой человек?

– Нет, мадам, никогда.

– Это сельский край. Страна гусей. Знаете, по осени эти дикие гуси улетали целыми стаями, их было так много, что они затмевали солнце. А когда садились на кукурузное поле, так трубили на всю округу, что было слышно аж в Монтевидео. Папа всегда подстреливал одного гуся к Дню Благодарения и одного – к Рождеству.

Они продолжали свой путь к машине – она опиралась на его руку, а он с трудом сдерживал шаг, приноравливаясь к ее старческой походке. Она все говорила и говорила – о рождественских обедах на их ферме близ Ортонвиля; о том, как ее мать квасила капусту; что она добавляла, чтобы капуста была кислой и в то же время сладкой; сетовала на то, что у нее самой никогда не получалось такой капусты, как у матери.

Чтобы забраться в машину, ей понадобилась помощь, и наконец она, вытянув ноги, уютно устроилась на переднем сиденье.

– Присматривайте за своей сумочкой, – сказал он, приподнимая сумку, чтобы захлопнуть дверцу.

Усевшись за руль, он сообщил диспетчеру свои координаты и маршрут, и миссис Герни спросила:

– Не хотите ли попробовать моего печенья?

– Конечно, не откажусь. Я – холостяк, так что домашней кухней не избалован.