Как ни странно, религиозно-фантастических среди них не так много. То ли церковь проявила консервативность, не захотела освятить движущиеся полнометражные киноиконы, то ли бог-отец, вездесущий и невидимый, недостаточно фотогеничен. Так или иначе, бог на экране является редко. Имеется несколько фильмов о рае, причем чаще рай изображается подобием земли, — например, ангелы одеты в форму девушек из вспомогательных войск США.

Дьявол оказался куда фотогеничнее бога. В самые первые годы немого кино вышел добрый десяток фильмов о Фаусте и Мефистофеле. Позже за ними последовали — «Печать сатаны», «Дьявол в бутылке», «Дьявол и Дэниель Вэбстер», «Рука дьявола», «Пакт с дьяволом», «Дьявол и десять заповедей» (последний фильм советские зрители видели). Юмористически изображались черти и ад в советском немом фильме «Сорочинская ярмарка».

В «Красоте дьявола» Рене Клера переосмысливается старое предание о том же Фаусте, о человеке, который получил все в не нашел ничего стоящего, кроме… «Кроме творческого труда», — сказал Гёте. В момент творчества его Фауст говорит: «Мгновение, остановись, ты прекрасно!» У Рене Клера и золото ни к чему и творчество ни к чему (Мефистофель показывает Фаусту, что развитие науки приведет к атомной гибели мира). Драгоценна только любовь. И в финале фильма омоложенный Фауст — его играет Жерар Филип — следует за бродячим цирком, где танцует Маргарита.

Вслед за дьяволом густой толпой вошли в кино образы, заимствованные из древних суеверий: ведьмы, русалки, оборотни, привидения, мертвецы. Из числа последних наибольший успех имели зомби, заимствованные из культа воду с острова Гаити. По местным поверьям, некоторые колдуны способны оживить недавно похороненных покойников и сделать их бессловесными рабами. Эти мертво-живые (зомби), движущиеся, но лишенные сознания, выполняют любые приказы своих хозяев — колдунов: тяжко работают на плантациях и даже совершают преступления.

Вслед за первой книгой о зомби немедленно же появился фильм «Белый зомби», затем «Восстание зомби», «Король зомби», «Я ходил с зомби», «Зомби на Бродвее», «Долина зомби», «Мужчина воду», «Женщина воду», «Зомби стратосферы», «Зомби Моара-Тау»… Все — о мертвецах, вылезающих из могил.

Кроме этих мертвецов, подчиненных, покидающих кладбище по приказу своих генералов, в западном кино полным-полно самодеятельных мертвецов, разгуливающих по своему почину: «Призрак Мулен-Руж», «Призрак Оперы», «Призрак Шаротт», еще один «Призрак Оперы», «Топперы» (чета призраков), «Топперы возвращаются», «Топперы путешествуют», три экранизации «Пиковой дамы», «Кентрвильское привидение», «Упрямый покойник» и т. д. Есть призраки ужасные и приятные, вредные и справедливые, призраки людей и призраки собак. Хочется выделить из всех фильм Рене Клера «Призрак едет на Запад» — сатирическую историю о замке с привидением, который купил, и перевез в Америку миллионер, и о всех мучениях привидения, в мире гангстеров, законов об иммигрантах и пр. Есть и пародии на увлечение призраками: «Держи духа» и «Время их жизни».

К призракам примыкает хищный отряд вампиров, ведущих в большинстве происхождение от кровожадного романа о вампире графе Дракуле. В кино есть «Дракула», еще раз «Дракула», «Сын Дракулы», «Дочь Дракулы», «Дом Дракулы», «Дух вампира», «Возвращение вампира»… Как вы замечаете, американские фабрики киноужасов, не так уж изобретательны в выборе тем. Если фильм наводит страх и приносит сборы, следует повтор с продолжением, возвращением, родичами (сын вампира, дочь ведьмы, брат человека-невидимки) и даже с перекрестными встречами, где вампир, например, сталкивается с оборотнем…

Оборотни, близкие родственники вампиров, — обычно люди-волки, а также люди-кошки, люди-пантеры, люди-леопарды, днем человекообразные, ночью — убивающие прохожих, например, «Лондонский оборотень», «Сын оборотня», «Лондон после полуночи», «Человек-волк»…

Где-то поблизости лежит психологическая тема раздвоения личности: человек респектабельный и ночной убийца в одном лице. Трижды возвращалось кино к истории бедного студента из Праги, который продал свое отражение в зеркале, а отражение зажило самостоятельной жизнью. Трижды экранизировалась «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», известная повесть Р. Стивенсона, в которой рассказывается об ученом, сумевшем разделить в себе доброе и злое начало. Но злое приобрело самостоятельный облик (это и есть мистер Хайд), оказалось сильнее, жизнеспособнее, стало воплощаться без спроса и напоследок полностью завладело телом неосторожного доктора.

В фильмах этих нет большой глубины: добро — мещанское, зло мещанское тоже — разврат и хулиганство. Но от повести Стивенсона не стоит отмахиваться. В ней заложен психологический мотив двойственности человеческой натуры, ее противоречивого проявления вовне, внутренней борьбы между положительными и отрицательными чертами, воплощенной в зримых образах. Не могу сказать, что у Стивенсона все это показано исчерпывающе, его повесть построена, как детектив, где только к концу объясняются странные события. В кино же подчеркнуты садистские сценки и дана мещанская мораль со смиренным выводом — «что бог соединил, человеку разобщать не след».

Тем не менее я колебался, куда отнести повесть Стивенсона — к ненаучной фантазии или к научной. Ведь герой ее не ведьма, а доктор, химик, превращение осуществляет с помощью лекарства, приготовленного из ингредиентов, купленных в аптеке. Правда, за этой химией следует явно идеалистическое толкование — «дух формирует внешность, очищенное от добра злое начало должно было получить иной облик». Пожалуй, сверхъестественное у Стивенсона перевешивает. Правильнее поместить его повесть в область ненаучных фантазий, но неподалеку от границы с научной.

И уж явно к научной придется отнести самого популярного из ужасных героев западной кинофантастики — искусственное существо, созданное доктором Франкенштейном.

О нем в другой главе.

Невероятное должно быть вполне вероятным, удивительное — убедительным, выдумка — правдивой. Противоречивое требование это обращено не только к фантастике. Любое искусство — кино, театр, живопись, литература — оперирует преимущественно с придуманными образами, придуманными, но правдивыми по существу. И грамотные люди привыкли к этому противоречию, не спрашивают, в каком веке жил царь Салтан, не пишут в газету возмущенных писем о том, что, по документальным данным, мещанин Раскольников не был прописан в Спасской части города Санкт-Петербурга и потому сочинителя Достоевского, как мистификатора, издавать не следует.

В фантастике то же и не то. Мера выдуманности иная, скелет торчит наружу, невероятное режет глаза. А автор хочет, чтобы его принимали всерьез, и тратит усилия, чтобы подать невероятное как вполне вероятное.

В этой главе у нас речь пойдет о фантастической форме: не о внутренней правде, а о внешнем правдоподобии, о технологии фантастического обрамления.

Начнем с примера заслуженного, классического.

«Нос» Гоголя.

Далее Гоголь сообщает, что фамилия цирюльника будто бы утрачена, а на вывеске изображен господин с намыленной щекой и надписью: «И кровь отворяют». Проснувшись, цирюльник услышал запах горячего хлеба. Сказал супруге «Не буду пить кофий», потому что две вещи сразу — кофия и хлеба — супруга не дала бы…