Пожалуй, можно уже делать вывод.

Чем больше второстепенных фантастических деталей, тем больше шансов выдать декорацию. Для кинофантастики предпочтительнее декорация естественная: земная, сегодняшняя. Марсианина на Земле изобразить легче, чем человека на Марсе. Еще легче — фантастические события с людьми на Земле. Фантастику космическую и фантастику о будущем снимать куда труднее.

Но «труднее» не означает невозможно. Значит только, что есть добавочные трудности, о которых надо подумать заранее. Уже не впервые кинематографисты преодолевают излишнюю разговорчивость экрана, не раз уже стояла перед ними задача показать красавицу писаную, ужас, душу леденящий, препятствие непреодолимое.

Иногда удавалось сделать это с помощью тактичного умолчания. Можно вообще не демонстрировать красавицу или чудовище, изобразить только впечатление окружающих, их эмоции навязать зрителю. Удачно сделано это в обильном неудачам? фильме «Планета бурь». Один из героев, самый юный, мечтает встретить на Венере разумных жителей и прекрасных жительниц. Эта мечта осуществляется. Но венерианка так и не показана. Мы слышим только ее голос — мелодичный, странно напряженный, видим колеблющееся отражение на воде. Зрителю самому предоставляется возможность вообразить нечто чуждое, но прекрасное.

То же в американском фильме «Борьба миров» (по Уэллсу). Марсиане почти не показаны нам. Только один раз мелькает на заднем плане не очень попятная тощая фигура, да в финале мы видим руку умирающего марсианина. Зримого образа нет, но нужное впечатление достигается. Если бы марсиане разгуливали по экрану, наше отношение к ним зависело бы от их внешности. К человекообразному благообразному марсианину зритель мог бы проникнуться неожиданной симпатией. Пришельцы уродливые вызывали бы не только страх, по и гадливое презрение, а может быть, и смех. Марсиане в фильме невидимы, и они становятся просто обобщенным воплощением зла, более абстрактного, чем дьявол.

Как будто нарочно, чтобы продемонстрировать альтернативу, японцы испробовали противоположный прием в своем фильме «Годзилла». Годзилла, это подводное чудовище, разбуженное атомной радиацией, — тоже символ зла, но воплощенный в зримый образ. В начале фильма мы не видим годзиллу: в ночной тьме кто-то топит корабли, вздымает волны, слизывающие деревни. Это будоражит воображение; холодок идет по спине у зрителя. Но потом нам показывают ямы-следы, потом длиннющий хвост, потом и самого зверя. И сразу налет разочарования: «Да это динозавр всего лишь!» Он велик, страшен, противен, но масштаб опасности дан, и мы понимаем, что артиллерия справится с этим чудищем без труда. Далее сообщается, что динозавр огнедышащий («Ну, это уж сказка!»), он ходит по городу, фукает огнем из ноздрей, поджигает дома («Символика, что ли?»). Снаряды его почему-то не берут, танки против него бессильны. А когда годзилла уходит в море, отмахиваясь лапами от истребителей, как от мух, в зале раздается смех.

Так конкретизированный образ создает масштаб зла, а преувеличения, не соответствующие этому масштабу, убивают страх окончательно.

И зарубежная фантастика далеко не сразу и не везде постигла искусство умалчивания. В 30-х годах американцы выпустили суперменский фильм «Марс атакует Землю». Марсиане там люди как люди, только одеты посмешнее. Королева Марса — обыкновенная довольно хорошенькая женщина, кокетливая и любопытная. Ловко выхватив пистолет, супермен Флэйш Гордон заставляет марсиан капитулировать, словно шайку гангстеров, и в два счета спасает нашу планету. В общем, эта кустарная атака Марса не может напугать. Невидимые марсиане из «Борьбы миров» куда страшнее. И когда их летающие блюдца невредимыми выплывают из атомного гриба, это не вызывает сопротивления у зрителя. Техника победила технику, инопланетная — нашу. Вполне естественно. Как победила — не сказано. Но мы же не все знаем на свете.

Однако сыграть на умалчивании можно лишь там, где фантастическое происходит в земной обстановке. Когда же изображается космос или далекое будущее, там фантастичны все декорации, все детали. Как примирить с ними зрителя?

Один из возможных путей: коллективное создание образа будущего. Допустим, в одном из фильмов найдена одежда, в другом — мебель, в третьем — жилище будущего. Все эти находки переносятся в четвертый фильм. Встречая знакомые детали, зритель легче войдет в воображаемый мир.

Или не войдет? Воспримет как надоедливый штамп? Как, по-вашему?

Другой путь: отказ от подробной натуралистической детали, декорация заведомо условная, даже рисованная, даже плакатная. Внимание же концентрируется только на действующих лицах. Будет резать глаза такое сочетание кино с театром? Но ведь смотрим же мы в театре «Кавказский меловой круг» Б. Брехта, где лимонная роща изображена одним лимоном на палочке. Вероятно, призыв к новым условностям шокирует в первую минуту, однако ни одно искусство не обходится без условностей. В театре свои (занавес, комната с тремя стенами, зал, наполненный зрителями, и артисты, этих зрителей не замечающие), в кино свои условности — экран, музыка, трехметровые ноги и гигантские лица крупным планом. Помню, как поразила меня при первом знакомстве искусственность кукольного театра. «Как воспринимать всерьез эти карикатурные разговаривающие игрушки?» Но уже через десять минут я приспособился к ним, следил за сутью пьесы.

Может быть, и для фантастики, не для всякой, только для неземной и дальней, надо создавать свою систему условностей. И как не вспомнить, что первые фантастические фильмы Мельеса решались с театральными декорациями. И сцены на Марсе в нашей «Аэлите» ставились с геометрическими странными декорациями. Критика 20-х годов осуждала их, видела в них подражание левым театрам того времени. По сейчас стиль тех театров забылся, а необычность осталась. Так оно и должно быть, чтобы Марс выглядел необычно.

Мы уже говорили: не должна, по может быть познавательной. И делается это так:

Неосторожные дети — мальчик и девочка — выпили очень вкусный напиток, оставленный на столе столь же неосторожным профессором. А это была жидкость, уменьшавшая размеры людей. Дети стали крошечными, как манная крупинка. Жуки и мухи казались им величиной с паровоз. Ребята летали верхом на стрекозе, сидели в плену — в подводном колоколе паучка-серебрянки, ели шарики из пыльцы, заготовленные подзем ной пчелой, чуть не погибли в пасти хищного цветка-росянки, отобрали у ручейника его домик, слепленный из песка.

Это я пересказывал удачную, много раз переиздававшуюся детскую книгу «Необыкновенные приключения Карика и Вали». Автор — Я. Ларри.

О том, как люди стали крошечными, написано немало книг у нас и за рубежом, до революции и после. Их задача: в занимательной форме рассказать о мире малых величин. И одна из этих книг (польская), «Приключения доктора Мухолапкина», заканчивалась откровенным заявлением: «Дорогой племянник, я все это выдумал, чтобы показать тебе, как интересна моя наука — энтомология, — к которой ты относился с таким пренебрежением».

Карик и Валя, съежившись в сотни раз, проникли в мир насекомых. В сотни тысяч раз уменьшились дети из повести П. Гордашевского «Их было четверо». Эти могли путешествовать по зеленому растению, разглядывать каждую клетку изнутри. Примерно в миллион раз сжались Николка и Скальпель из упоминавшейся выше повести В. Гончарова. Они пробирались по кровеносным сосудам, сражались с бактериями и честными стражами крови — лейкоцитами. В миллион миллионов раз уменьшил свою героиню Н. Рубакин — известный популяризатор и книголюб. Там чудо уменьшения совершил сказочный Дедушка Время, чтобы показать девочке, как выглядят атомы вещества и «атомы эфира». Конечно, картинки эти, написанные еще в конце прошлого века, давно устарели.