Общая идея понятна. И теперь, взявшись за кисть, каждый советский художник может рисовать картину во всех деталях: описывать людей будущего, их одежду, внешность, беседу, жилье, семью, школу, интересы…
И тут начинаются споры. Описывать одежду? А по какой моде одевать людей будущего? Дать им просторные плащи или удобные комбинезоны, одеть во все белое, гигиеничное, или в цветное, нарядное, или в прозрачное, стекловатое? И еще такое есть мнение, что в будущем вообще не будет моды, каждый станет одеваться к лицу.
Безразлично, какая будет одежда? Да, безразлично. Но автор должен же на чем-то остановиться.
А какие будут дома: коттеджи в зеленых садиках, или многоэтажные конструктивистские небоскребы, или нечто неслыханное — парящие дома, наземные ночью, заоблачные днем?
И какую изобразить семью — верную, прочную, на всю жизнь, или свободную, ничем не стесняющую изменчивых чувств?
Подсказать, надоумить тут некому, потому что:
«…то, что мы можем предположить о формах половых отношений после предстоящего устранения капиталистического производства, отличается преимущественно отрицательным характером, ограничивается «в большинстве случаев тем, что отпадает. Но что появится нового? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие средства социальной власти, и поколение женщин, которым никогда не придется отдаваться мужчине из-за каких-нибудь других побуждений, кроме любви, или отказываться отдаться любому мужчине из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они пошлют к черту все, что им сегодня предписывают делать как должное; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого а отдельности, — и точка…»
(Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства.)
Так писал Энгельс. Он не считал нужным ни предсказывать, ни подсказывать. Писал, что свободные люди сами выработают свое мнение о поступках. И свою задачу видел в том, чтобы освободить людей и тем самым дать им возможность выбирать по своему вкусу.
Люди скромные пришли в смущение. Думают: «Как же я, рядовой режиссер, рядовой литератор, рядовой читатель, возьму на себя смелость судить, предсказывать, предвидеть?»
И тогда мы имеем возможность отослать их к главе «Предвидение или заказ?». И не берите на себя ответственность указывать, не берите смелость предвидеть! Вы только помечтаете, изложите мечты, свои и современников. Какое счастье хотели бы вы увидеть на Земле? Какая семья вам по вкусу? А критерий мечты тоже был указан — желательность для читателя. И еще хотелось бы — выполнимость.
Вы беретесь мечтать и обсуждать. Не предвидеть. И вот воображение заработало; вы составляете перечень собственных мечтаний. Какой хотите вы видеть жизнь будущего: воспитание, обучение, развлечения, мораль, любовь, семью, одежду, мебель, дома, транспорт и т. д. Все это составит экспозицию.
Я останавливаюсь на каждом этапе работы, потому что и литература о будущем останавливалась на каждом этапе. Имеются у нас рассказы о прибытии в будущее без изображения будущего, имеются романы об обстановке будущего почти без людей и без сюжета, романы-экскурсии, романы-экспозиции. Строятся они как отчеты путешественника, как путевые записки. Герой прибывает в будущее, в некую совершенную страну, описывает ее законы, нравы, хозяйство, технику… Именно так построены все классические утопии, начиная с «Утопии» Т. Мора и «Государства Солнца» Кампанеллы. Так построены и утопии XIX и XX века: и «Через сто лет» А. Беллами и «Красная звезда» А. Богданова. Значительна доза экскурсионности и в «Путешествиях Гулливера». Даже в «Туманности Андромеды» И. Ефремова — виднейшей из советских утопии — оказалось немало экскурсионного материала.
Время действия «Туманности Андромеды» — примерно лет через тысячу. Люди покорили околосолнечное пространство и летают к звездам за десятки световых лет. Еще дальше действует радиосвязь. Жители Земли беседуют с разумными обитателями иных планетных систем, образуют дружественный союз — Великое Кольцо.
Народы и расы человеческие давным-давно объединились, стерли границы. Возник общий язык, общепланетное правительство, всемирные Совет Экономики, Совет Звездоплавания, Академия Горя и Радости. Болезни уничтожены, люди живут до 150 лет (за исключением космонавтов и творцов, очень уж расходующих нервы). Все человечество расселено в наилучшей для жилья умеренной зоне. Дети, начиная с одного года, воспитываются в интернатах, переезжающих из страны в страну. С детства готовятся к подвигу. Подвиг — это их аттестат зрелости. Предоставлена свобода выбора и тем, кому не по вкусу общий порядок. Матери, не желающие расставаться с детьми, обособляются на острове Ява, а консерваторы, отвергающие культуру и технику, вместе с преступниками живут первобытной жизнью на острове Забвения.
Когда этот роман вышел в свет (в журнале — в 1957 г.; отдельной книгой — в 1959 г.), он был встречен и с радостью и с яростными возражениями. После мелкотемья, присущего фантастике в предшествующие годы, «Туманность Андромеды» была как ворота, распахнутые в просторное будущее. Эта книга всю советскую фантастику ставила на новую ступень. И если всерьез говорить о развитии фантастики в кино, конечно, начинать надо было не с устаревшей «Тайны двух океанов», а с экранизации «Туманности Андромеды». Это задало бы тон, масштаб определило бы.
Возможно, разбег и будет взят вскоре после того, как мы увидим «Андромеду» на экране. В настоящее время идут съемки на Киевской киностудии. Но только не надо понимать тот будущий фильм как эталон, превращать личное мнение Ефремова о будущем в усредненное, голосованием определенное мнение Художественного совета. Для того, чтобы следующие фильмы развивали изображение будущего, нужно, чтобы ефремовская картина была ефремовской, а не апробированным образцом, которому нужно подражать, а добавить к нему нечего.
В литературе, к счастью, этого не произошло, Ефремов не утвердился как образец для подражания. Некоторые авторы пошли за ним, а другие вступили в спор, в литературный спор, конечно, — возразили своими произведениями.
В свое время я приветствовал «Туманность Андромеды», был одним из первых восторженных рецензентов. Но сейчас, когда книга утвердила себя в мировом масштабе и достоинства ее общепризнанны, нет необходимости перечислять их. И полезнее, пожалуй, задержаться на противоречиях, которые Ефремову не удалось разрешить, тем более, что на эти противоречия неминуемо наткнется автор, поставивший перед собой задачу изобразить законченное совершенство.
1. Мы хотим видеть в будущем безукоризненно совершенных людей, непохожих на нас грешных, обремененных слабостями. Зрителя удивит, даже шокирует, возможно, если человека будущего ему покажут страдающим, больным, плачущим, сердитым, разочарованным, потерпевшим неудачу. Ефремов и сделал своих героев непохожими на нас: безукоризненно красивыми, безупречно правильными и от правильности холодноватыми. Даже женщины у него, «преодолев слепой инстинкт материнства», только из чувства долга рождают двоих детей. Но законы восприятия таковы, что больше всего мы сочувствуем людям, на нас похожим. Идеалы нам чужды, они бестелесны и не волнуют. Недаром на обсуждении «Туманности Андромеды» поэт Щипачев сказал: «Мне туда не хочется, в это будущее, мне там холодно и неуютно».
2. Чтобы достигнуть законченного совершенства, видимо, нужно разрешить все трудности и все проблемы наилучшим образом, хотя бы все существенные проблемы. Но если все решено, чем будут заниматься люди? Человеку нормальному, здоровому, для счастья нужна осмысленная деятельность.
С этим нелегким противоречием столкнулись многие предшественники Ефремова: и Беллами, и Мор, и даже те безымянные утописты, которые поместили счастливую страну на небо, — я разумею христианский рай. Известно, какая у них там получилась скука с пальмовыми ветвями и хоровыми кружками. Марк Твен хорошо высмеял это в своем «Путешествии капитала Стромфилда на небеса». У Ефремова скуки нет в его совершенном обществе, но невольно возникает мотив необязательности движения, ведь проблемы-то решены все. В космос люди летают из любознательности, могут и не летать, на Земле довольно места. Ученые, обдумывая сложные вопросы, только укорачивают себе век, не ученые живут дольше. Подвиги совершаются в основном при обороне тыла: на упрямо живущем прошлым острове Забвения или на границе незаселенных мест — в степях, где бродят полудикие стада, в тропических лесах, где еще гнездятся болезни. А что волнует жителей благоустроенных центров? Одна лишь проблема времени и пространства. Красавица на Тукане, 300 световых лет до нее, и нет возможности встретиться.
