Отсюда последовал естественный вывод: если задача фантастики в изображении «будущего, значит, хороша та фантастика, которая изображает будущее правильно, предвидит точно. Стали называть фантастику «литературой научного предвидения». Звучало внушительно и почетно. Но…

Начали наши теоретики раскладывать авторов по полочкам, классифицировать по качеству предвидения. К низшей категории отнесли «сказочников», не предвидящих ничего: например, Уэллса с его «Машиной времени», а заодно и Обручева с несуществующей «Плутонией». Где-то чуть повыше оказался Жюль Верн, предвидевший кое-что, а выше всех, «на вершине — Немцов и Охотников, предвидевшие так точно, что изобретатели предъявляли претензии: «Зачем вы обнародовали мою идею, прежде чем я получил на нее патент?»

Далее рассуждение шло по такой логике.

Даже самому гениальному гению предвидеть далекое трудно, труднее, чем близкое. Обыкновенным же писателям просто не рекомендуется заглядывать дальше, чем лет на десять-пятнадцать. Еще лучше ограничиться пятилеткой — тут имеется точный план с контрольными цифрами… И теоретики предвидения призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, а еще лучше — не фантазировать вообще.

Так получилось, что почетней титул литературы научного предвидения вел фантастику и самоотрицанию, к самоубийству. И авторы, к самоубийству не склонные, я в том числе, задумались.

«А почему, собственно, предвидение оказалось в ведении писателей? И если требуется точность, при чем тут литература?»

Объяснение оказалось сложным и довольно любопытным.

В каждом открытии, достижении, изобретении есть две стороны: возможность и потребность, средства и цель. Открытие совершается тогда, когда налицо и потребность и возможность: цель поставлена, а средства созданы.

Так вот, мечтая о будущем, можно исходить из средств и из целей. Ученые специалисты, на то они и специалисты, занимаются совершенствованием средств. И о будущем рассуждают, представляя себе логику развития средств. Например: «Полупроводники позволят нам создать ручные радиоприемники, снабжать города энергией, собирая солнечные лучи на крышах, сделать пустыни источником электроснабжения».

И если вы хотите писать о перспективах развития электроники, конечно, тут первое слово специалисту.

Но бывает иначе, цель названа, а средства неизвестны. Так шел Циолковский: мечтал о межпланетных путешествиях, искал способы их осуществления, нашел теоретически, опередил своя век… и не дожил до воплощения мечты.

Так шли сказочники, мечтатели древности. Мечтали летать, как птицы, видеть сквозь землю, побеждать смерть и старость. Мечтали, а средств подходящих не находили, предлагали явно непригодное: ковёр-самолет, цветок папоротника, живую воду, эликсир молодости…

Мечта — сфера литературы. Тут уж не обязательно считаться с возможностями современной техники. Мечтая, писатель ставит цель. Пути к осуществлению ему — писателю — неведомы; впрочем, специалистам неведомы тоже, а иначе они давно воплотили бы мечту. Может быть, некоторые из них даже скажут, что мечта неосуществима вообще, что человек не птица, летать не может, что земля непрозрачная, потому видеть сквозь нее нельзя и что молодость не вернется, время вспять не повернешь… Но тут уж можно поспорить. Тут писатель выступает как заказчик, имеет право сказать: «Поищите другие пути к омоложению. Верните мне молодость, не поворачивая время вспять».

Мечта — это и есть заказ науке.

Вот и Константин Федин, задумавшись о литературе мечты в дни запуска первого спутника, написал: «В конце концов, научная фантастика и есть смелое задание науке и технике».

Задание, а не отгадка! Заказ в форме романа!

Журналисты частенько применяют броское выражение: «Наука опережает мечту». Фраза восторженная… и бессмысленная. Опережать мечту — это значит делать ненужное, ни для кого не желательное. И этого не бывает никогда. Паровоз, магнитофон, кино, локация, лазер — любое изобретение имеет свои прообразы в сказках. Сказка называла правильную цель, годных средств не называла. Мечтала, давала задание, но путей не предвидела.

— А как же Жюль Верн? — говорят в таких случаях. — Ведь он то предвидел точно.

Перечитайте Жюля Верна, не доверяйтесь детским воспоминаниям, проверьте, что именно предвидел он. Его герои совершают необыкновенные путешествия под водой, в воздухе, на Луну… но какими способами? Пересекают Африку на воздушном шаре, к Южному полюсу подплывают на подводной лодке, на Луну летят в пушечном ядре. Значит, цель Жюль Верн изобразил правильно, а средств не угадал. Стоит ли называть это точным предвидением? Мечта, задание!

— Но ведь мечтать можно невесть о чем, — скажет скептик. Да, мечтать можно невесть о чем, но невесть о чем не пишут книг, не ставят кинокартин. Фантазировать следует о том, что требуется людям, и такие мечты исполняются рано или поздно, потому что человечество осуществляет то, что ему требуется.

Именно в том сила Жюля Верна, что он мечтал о необходимом. И эти мечты сбылись.

Так что не надо понимать Федина в заносчивом смысле: дескать, я — писатель — даю задание науке. Не я даю задание, я пишу о желаниях масс. Все мое предвидение в том, чтобы почувствовать желательное.

Фантастика мечты строится по такому принципу.

Хотел бы я, чтобы в моем распоряжении был могучий подводный корабль, чтобы был я владыкой морским и плавал бы во всех морях на любых глубинах и видел бы жизнь в толще вод, находил затонувшие корабли и города, из-под воды невидимкой ранил бы врага. Я хотел бы. Я опишу мою мечту. Корабль у меня такой-то. Наметим маршрут. В путь!

Так построен исходный для нас роман Жюля Верна «20 000 лье под водой». Вообще фантастика мечты была излюбленным направлением самого знаменитого из фантастов. Уэллс, наоборот, редко обращался к мечте, чаще предостерегал от вредных тенденций капитализма. Но о фантастике предостережения особый разговор впереди.

О чем мечтает современная советская фантастика? Вопрос на первый взгляд странный. О чем? Да обо всем на свете, каждый писатель о своем. Разве есть пределы для мечты? Но, как ни удивительно, и мечту можно классифицировать, потому что люди мечтают о нужном, а нужды мы в состоянии расположить по параграфам, по разделам, направлениям.

Конечно, советская фантастика мечтает о совершенном человеке будущего, безупречном физически и нравственно, и о совершенном обществе, где царит всеобщий мир, дружба и братство, войны забыты, оружие уничтожено, все люди равны материально, каждый человек получает по потребности, освобожден от повседневной заботы о куске хлеба и занят увлекательными творческими делами… Но важная тема человека и общества будущего выделена в особую главу.

Фантастика мечтает также и о совершенном производстве и быте: о гигиенических городах будущего, домах, одежде, новом транспорте, новых видах связи. Эти многочисленные мечты также поддаются классификации:

по отраслям производства (химия, металлургия, строительные материалы);

по применению (в науке, в искусстве, в быту…).

С производством переплетается и последний раздел: мечта о власти над природой. На нем мы и остановимся для примера.

В мечте о власти над природой есть своя последовательность, соответствующая логике борьбы со стихией, «ступеням подчинения естественных сил.

Ступени эти таковы:

1. Открытие, достижение, находка.

2. Использование открытого.

3. Переделка природы: улучшение, устранение

неудобств а опасных угроз.

4. Управление природой. Регулирование и планирование естественных процессов.

Последовательность эта не случайная, она связана с полнотой использования естественных богатств. Если нас удовлетворяют доли процента от щедрот природы, мы можем ограничиться готовеньким, так сказать, «снимать сливки» (стадия использования). Если нужны не доли, а целые проценты или десятки процентов, приходится вмешиваться в ход вещей, улучшать природу, приспосабливать ее для наших нужд. Если же мы хотим выжать из природы все сто или хотя бы пятьдесят процентов ее сил, надо брать на себя руководство, взнуздывать стихию, планировать природу.