Первое, что я увидела в Дижоне, были зловещие листовки на стенах: такой-то расстрелян за хранение оружия; такой-то расстрелян за укрывательство британских летчиков. А рядом реклама, расхваливающая знаменитую горчицу.

Автобус уходил только вечером. Может, кто-то и теряет от волнения аппетит, но лично я, наоборот, ужасно хочу есть. Я душила свой страх в превосходном ресторане и успела даже написать несколько писем. В автобус села одной из первых, вскоре он уже был набит битком. Я оказалась где-то в хвосте и чувствовала себя не слишком уверенно. Автобус выпустил облако дыма и тронулся. Спустя некоторое время он остановился. Проверка.

Французские жандармы — сопровождавшие их немецкие солдаты остались снаружи — протискивались в салон, распихивая пассажиров плечами, вызывая возмущенные возгласы: «До чего же надоело!» — «Мы и так опаздываем!» — «Да ладно вам, ведь каждый день нас видите!» — «Просто невозможно работать!» — а уж непечатное я опускаю. Те, что были впереди, со злостью совали проверяющим свои пропуска, раздражение нарастало. Тут немец подал знак, и жандармы вышли из автобуса, так и не добравшись до меня.

И вот я в Шалоне. Зашла в бистро спросить дорогу. «Сразу видно, что вы нездешняя. До комендантского часа осталось десять минут. Это нам в наказание! С восьми только по пропускам, да еще штраф придется платить. А ваша улица в пригороде, вон там, направо. Бегите через мост. На той стороне можно ходить до десяти».

Любопытство было сильнее желания оказаться на другой стороне.

— А что вы такого сделали?

— Лично я — ничего. Но кто-то положил клок сена к ногам бронзовой лошади на площади и написал: «Когда все съест, Германия победит!»

Бежала я так, словно и впрямь вот-вот начнут стрелять. Ноги меня не подвели, я успела перескочить мост через Сону и, запыхавшись, вся взмокшая, остановилась. Непривычное, пустынное рабочее предместье — дорогу спросить не у кого. На набережной еще одно бистро, я толкнула дверь. Совсем как в зале ожидания на вокзале. Желающие перейти линию — а их собралось немало — сидели на чемоданах. Я спросила у кассирши, где находятся нужная мне улица и дом. Она сказала, но прежде выяснив, от кого я. Оказалось, недалеко. Я постучала в дверь рабочей хибарки, открыла молодая женщина. «Госпожа Г. — это вы?» — «Да, а вы от кого?» Я назвала фамилию инженера. «Хорошо, входите!» Женщина совсем молоденькая, слегка раздраженная, но никакой подозрительности в ней нет.

— Этим занимается мой зять. Он придет позже. С вас три тысячи франков. Он ведь ужасно рискует. Сама-то я денег не беру. У меня муж в тюрьме, вот и помогаю.

Она без особой радости согласилась оставить меня на ночь в доме и провела в холодную, как ледник, спальню. Какая редкая по тем временам и соблазнительная картина: над кроватью висели два окорока и большой кусок копченого сала. Наконец пришел обещанный зять и не вызвал у меня никакого доверия: он, совершенно не скрывая, разглядывал меня и прикидывал, сколько можно выкачать денег. Я сказала, что хочу повидать любовника на юге, а потом вернусь в Париж, но другой дорогой. Он спросил, не еврейка ли я. С евреев он брал дороже, потому что и риск был больше. Потребовал показать документы. Я протянула свой просроченный паспорт, он оставил его у себя, заявив, что вернет за демаркационной линией. Думаю, он работал на паях с контрольно-пропускным пунктом, охранники взимали с него свой процент, но требовали подтверждений, что перебежчики не объявлены в розыске. Мой проступок был по тем временам слишком незначительным, чтобы обо мне могли сообщить пограничникам. «Завтра сфотографируетесь, я приклею вашу фотографию на пропуск одной работницы из приграничного района. Если все будет нормально, послезавтра утром пойдем».

Продрожав всю ночь, я наутро снова перешла мост. Шалон-сюр-Сон исполнял свою роль прифронтового города с большим рвением. Толпы кандидатов на пересечение границы прогуливались по улицам с независимым видом и чемоданами в руках, а местные жители наперебой предлагали им свои услуги, даже не считая нужным понизить голос. Я вошла в фотоателье, где на витринах красовались снимки новобрачных и детей перед первым причастием. Не успела войти, как меня окликнули: «Вам для фальшивого пропуска? Проходите сюда!» Пленка сохранила мою улыбку: я не могла сдержаться.

Вечером возник небольшой конфликт. Проводник казался мне подозрительным, но, как выяснилось, он тоже мне не доверял. «Почему, скажите на милость, у вас обручальное кольцо на правой руке, как у немцев?» — «В Бельгии тоже так носят. Успокойтесь. Будь я немкой, у вас уже начались бы неприятности». — «Ну ладно, рискнем. Теперь так, если у вас есть драгоценности или большие деньги, давайте мне, на другой стороне верну».

Я заверила, что денег у меня только пять тысяч, из них три — для него, а драгоценностей нет. Простучала зубами еще одну ночь. В семь утра проводник зашел за мной с двумя велосипедами. Именно этим «королевским» транспортом добирались обычно до завода работницы. Увы! Я никогда не могла удержаться на двух колесах. Ругаясь на чем свет стоит, мой спутник спустил одну камеру и протянул мне рабочее удостоверение. Если я в своей шубе из каракульчи, даже с косынкой на голове, весьма отдаленно напоминала работницу, то уж пропуск с моей фотографией на месте другой, оторванной, и с небрежно дорисованной чернильным карандашом печатью и вовсе мог удовлетворить только очень близорукого охранника. Мы тронулись, толкая свой транспорт, и всю дорогу проводник ругал неумех, которые и на велосипедах ездить не могут.

Так и шли, держа их за руль, пока не оказались у пропускного пункта. «Kaput?» — спросил солдат. Я ответила: «Ya, kaput». Он потрогал заднее колесо: «Ach, anschwellen!»[87] — и показал жестами — вот уж поистине неуместная любезность — что может надуть камеру. «Nein, nein! Времени нет», — я протянула свой пропуск и тут же вероломно выставила ножку: «Вот черт! Опять чулок поехал!» Услышав знакомое ругательство, он успокоился и вернул мне документ. «Живее», — поторапливал меня проводник. Несколько шагов, и невидимая демаркационная линия осталась позади. Мы прошли вперед и, свернув с дороги, остановились, чтобы рассчитаться. Пожали друг другу руки, я всегда могу рассчитывать на него, если еще понадобится переходить границу или что-нибудь переслать, заверил он. «А теперь выкручивайтесь сами, как знаете. Я сделал для вас все, что мог». — «Нет ничего проще! — сказала я, несколько удивившись. — Дойду до ближайшего вокзала и сяду в поезд на Лион». — «Как бы не так, красавица. Все вокзалы охраняются жандармами, и пассажиры проходят контроль!» — «А что же мне делать?» — «Идите по дороге, авось какая-нибудь машина подберет. Женщина скорее может остановить!»

Мы снова обменялись рукопожатием и, в общем, оба остались друг другом довольны. Он повернул к деревне, а я, не скажу, что очень бодро, пустилась в путь.

«Какое унижение бояться жандармов в свободной зоне», — думала я, шагая по шоссе к Турнусу. Время от времени меня обгоняли машины или запряженные лошадьми повозки, но ни одна не останавливалась. А на всех железнодорожных станциях, мимо которых я проходила, дежурили жандармы. Наконец рядом со мной затормозил новенький грузовик. «Куда шагаете?» — поинтересовался шофер. «В Лион». — «Надо же, и я туда, залезайте в кабину. Парижанка?» — «Да». — «И я из Парижа. Перегоняю грузовики в Лион. Вот я и подумал: отчего другим не помочь? В каждый рейс захватываю то почту, то деньги, и пассажиров подвожу, если внушают доверие. Надо же проявлять сочувствие». — «Большое вам спасибо». — «Да чего там! Только так я и могу воевать». По дороге мы курили и болтали. В каждой деревне останавливались. Шофер просил меня вылезти из машины, а сам доставал из потайных мест деньги и письма. Потом мы заходили в местное бистро, где его встречали как родного. Я пробовала заплатить хотя бы за вино и еду, но водитель только хохотал: «Это еще зачем? Я по дороге ни гроша не трачу — сами видите». Кормили и поили его повсюду вдоволь, привечали заодно и меня, да так щедро, что в Лион мы прибыли в весьма приподнятом настроении. Распрощавшись со своим спутником, я собрала все свои силы и позвонила в дверь одной подруги, Элен. Ее уже предупредили, и она, хоть и была сторонницей Петена, согласилась на ночь меня приютить.