Легэн несколько нетерпеливо прервал его:

— Я не обладаю вашим даром, господин комиссар.

— Извините меня, все это глупости. Но вот и следователь, и мой коллега.

Это был знак офицерам, что они могут уйти. Они удалились чуть ли не бегом. Полковник, следователь и два полицейских закрылись в кабинете Эспинака и стали по очереди вводить друг друга в курс своей деятельности после полудня. Все они сошлись на одном — на констатации, что топчутся на месте. Веннар передал следователю дневник Эспинака. но то ли потому, что он не счел нужным связывать с расследованием вещественное доказательство, обнаруженное им в служебном кабинете, то ли потому, что он хотел еще сам поглубже изучить его, он ничего не сообщил о нем.

— Я желал бы допросить сегодня вечером мадам Брюшо,— сказал следователь.— При том обороте, который принимают события, мы уже не можем пренебрегать никакой мелочью.

Полковник ушел. Представитель судебной власти, два полицейских и секретарь суда целой процессией направились к дому Брюшо. Там их сразу провели в небольшую гостиную первого этажа и капитан сам представил их своей жене. Присутствие Брюшо смущало следователя, взявшего на себя руководство действиями. Эстев многозначительно покашлял, надеясь, что тот удалится сам. Нависло гнетущее молчание. Веннар потихоньку, но очень внимательно изучал Анну. Очарование молодой женщины направило его мысли во вполне определенное русло.

«Да, конечно. Потерять такую женщину, как она! Кто же с этим смирится,— подумал он. Но тотчас спохватился.— Идиот. Ведь я видел, что из-за страшил убивают так же часто, как и из-за хорошеньких женщин, и мужчина убивает не потому, что его жена очаровательна, а потому, что сам он выбит из колеи, болен, ненормален. Однако эта — настолько типичная главная героиня любовного романа, что следователь вполне мог позволить увлечь себя идеей ревности. Я на эту удочку не клюну. Здесь надо искать другое. И повнимательнее». Но вот Эстев наконец решился:

— Господин капитан, мы хотели бы послушать мадам Брюшо не в качестве официального свидетеля, но все же в связи с этим делом. И я боюсь, что ваше присутствие при нашей беседе было бы нарушением правил. Я могу вас попросить?…

Брюшо исчез, не сказав ни слова.

— Мадам,— снова заговорил следователь,— на мне лежит тяжкая обязанность спросить вас, каковы были отношения между майором д'Эспинаком и вашим мужем?

— Боже мой, месье,— хорошими, но не более того. Это были два очень разных человека. Но при отсутствии взаимной симпатии между ними существовало, я думаю, крепкое солдатское уважение и открытое воинское товарищество.

Тон был безразличным, лицо очень холодным, бесстрастным, так что Веннар спросил себя: «Что, она действительно не имеет никакого отношения к делу, или только делает вид?»

— Это очень деликатное дело, мадам, но я не могу отступать. Нам из разных источников известно, что капитан неоправданно ревниво отнесся к вашей дружбе с майором и что, в частности, он устроил вам бурную сцену в связи с этим в ночь накануне преступления.

— Все это так, но лишь внешне. Дело обстоит совершенно иначе. Мой муж упрекнул меня в очень свободном моем поведении с майором потому, что опасался, как бы это не вызвало пересудов соседей и не скомпрометировало меня. Я сказала ему, что равнодушна к сплетням. Он неисправимый мещанин, да еще был слегка взвинчен в тот вечер, так что это действительно переросло в семейную ссору. Вот и все.

Веннар удивился. Видимая абсолютная искренность без жеманства и нерешительности, некое величайшее безразличие этой женщины действовали на него ошеломляюще. Она единственная не казалась смущенной. Она говорила об этом приключении, которое, быть может, уже в огромной степени повлияло на ее судьбу, так, как рассказывают о каком-то событии далекого прошлого.

— Вопрос, который я хочу вам задать, мадам,— еще более деликатного свойства. Я стремлюсь понять, что же здесь произошло… Но я сочту вполне естественным, если вы откажетесь отвечать мне. Я извлеку из того, что вы мне скажете, только то, что может оказаться полезным для вашего мужа. Так вот. Действительно ли он, как мы это могли вообразить себе, был в таком возбужденном состоянии, что мог пойти на… какую-нибудь резкую выходку, направленную против личности своего начальника?

Веннар на мгновение растерялся. Он понял, что этот неприметный и молчаливый старикан, который с самого утра изображал из себя короля-бездельника, не такой уж профан. Ответ женщины мог быть только негативным. Но Эстев хотел узнать, в каком тоне он будет высказан, и соответственно истолковать это.

— Мой муж не способен на убийство майора и к тому же своего друга Дюбуа. Было бы глупо так думать.

Голос оставался нейтральным, в высшей степени безразличным. Это было сказано абсолютно без всякого порыва, как-то безжизненно. Никакой жест, никакое выражение на лице не подкрепляли того, что, казалось, должно было стать криком души. Однако следователь и Веннар почувствовали, что женщина говорит искренне. Что она искренне отвечает на этот конкретный вопрос, оставаясь при этом замкнутой, скрытной, превосходно владея собой, своей внутренней жизнью и потаенными мыслями, как и в первую минуту разговора.

— Благодарю вас, мадам…— Следователь помялся немного, но не придумал ничего, кроме банальных слов: -…и еще раз извиняюсь, что побеспокоил вас при подобных обстоятельствах.

На улице закусивший удила Финуа выразил свое явное неудовольствие:

— Господин судебный следователь, я думал, вы добьетесь большего от этой женщины. Она, поверьте мне, является центром и движителем всего этого дела. Достаточно только взглянуть на нее. Она воспламенит кого угодно. Так что подумайте хорошенько! К тому же это сфинкс. Но если бы действовать понастойчивей, она оставила бы свой неприступный вид.

Веннар улыбнулся совпадению своих первых впечатлений с этими, окончательными, суждениями местного комиссара.

— Как только вы ее увидели, дорогой коллега,— сказал он,— вы сразу пожалели, что отказались арестовать ее мужа.

Финуа немного задело услышанное, так ясно выразившее самую суть еще не ясных ему самому мыслей. Однако он был настолько честен, что признал себя разгаданным.

— А вы не думаете, что если верна поговорка «в каждой беде ищи женщину», то здесь у нас все в порядке?

— Да, даже чересчур.

— И потом, наконец, интуиция… и в целом обстановка…

Увозившая их машина выехала из леса, и дорога сразу стала подыматься наверх. Стала видна синяя гряда низких Вогезских гор, курчавившаяся в последних лучах заходящего солнца. «Голова Старого Фрица» возвышалась своим лысым лбом над едва выступавшим хребтом соседних холмов.

Веннар сделал широкий округлый жест рукой, как бы объединяя эту картину, которая вот-вот исчезнет, и сказал, почти сожалея, как будто это было сильнее его:

— Кстати, об обстановке. Здесь есть кое-что, дорогой коллега. Видите ли, это все наводит на кое-какие мысли. Быть может, это даже более серьезно, чем женщины. Что же касается интуиции, то я не буду оспаривать ее в принципе. Я в нее верю. Однако не следует ей слишком доверять. Имейте в виду, что в данном случае одного из нас она наверняка подводит.

Брюшо спал мало и плохо. Воспоминания об обвинении и аресте не могли не отразиться на его сне. Начиная с какого-то определенного уровня силы и скорости чередования волнений, делаешься в конце концов нечувствительным, подобно тому как стрелка какого-нибудь регистрирующего прибора перестает реагировать на слишком уж противоречивые показания, которые он должен замерять. Полное непонимание хода событий лишило его вообще всякой реакции. Он был убежден, не зная и, впрочем, не стараясь понять, откуда у него такое убеждение, что признание его виновным лишь отсрочено. Но он заранее покорился всему.

Брюшо несколько раз просыпался до зари и наконец был окончательно разбужен внезапным мучительным осознанием того, что его очаг разрушен. Так бывает с прилепившимися на склонах горы домиками, которые время уже подточило у основания: в них еще живут, но только по привычке, до того самого дня, когда они рухнут на вас; они уже давно приговорены, но об этом никто не думает. Ведь повседневная жизнь поглощает все силы, а времени пока достаточно — вот и не беспокоишься, пока несчастье не грянет.