Художник в парусиновых штанах, Однажды сев случайно на палитру, Вскочил и заметался впопыхах: «Где скипидар?! Давай – скорее вытру!» Но, рассмотревши радужный каскад, Он в трансе творческой интуитивной дрожи Из парусины вырезал квадрат И… учредил салон «Ослиной кожи» [172]. Весна 1912 Я пришел к художнику Миноге — Он лежал на низенькой тахте И, задравши вверх босые ноги, Что-то мазал кистью на холсте. Испугавшись, я спросил смущенно: «Что с тобой, maestro? [174] Болен? Пьян?» Но Минога гаркнул раздраженно, Гениально сплюнув на диван: «Обыватель с заячьей душою! Я открыл в искусстве новый путь, — Я теперь пишу босой ногою… Всё, что было, – пошлость, ложь и муть. Футуризм стал ясен всем прохожим. Дальше было некуда леветь… Я нашел!» – и он, привстав над ложем, Ногу с кистью опустил, как плеть. Подстеливши на пол покрывало, Я колено робко преклонил И, косясь на лоб микрокефала, Умиленным шепотом спросил: «О, Минога, друг мой, неужели? — Я себя ударил гулко в грудь. — Но, увы, чрез две иль три недели Не состарится ль опять твой новый путь?» И Минога тоном погребальным Пробурчал, вздыхая, как медведь: «Н-да-с… Извольте быть тут гениальным… Как же, к черту, дальше мне леветь?!» Начало 1910-х Современный Петрарка[175] Говорите ль вы о Шелли [176] иль о ценах на дрова, У меня, как в карусели, томно никнет голова И под смокингом налево жжет такой глухой тоской, Словно вы мне сжали сердце теплой матовой рукой… Я застенчив, как мимоза, осторожен, как газель, И намека, в скромной позе, жду уж целых пять недель. Ошибиться так нетрудно – черт вас, женщин, разберет. И глаза невольно тухнут, стынут пальцы, вянет рот. Но влачится час за часом, мутный голод всё острей, — Так сто лет еще без мяса настоишься у дверей. Я нашел такое средство – больше ждать я не хочу: Нынче в семь, звеня браслетом, эти строки вам вручу… Ваши пальцы будут эхом, если вздрогнут, и листок Забелеет в рысьем мехе у упругих ваших ног, — Я богат, как двадцать Крезов [177], я блажен, как царь Давид [178], Я прощу всем рецензентам сорок тысяч их обид! Если ж с миною кассирши вы решитесь молча встать И вернете эти вирши с равнодушным баллом «5», Я шутил! Шутил – и только, отвергаю сладкий плен… Ведь фантазия поэта – как испанский гобелен! Пафос мой мгновенно скиснет, а стихи… пошлю в журнал, Где наборщик их оттиснет под статьею «Наш развал», Почтальон через неделю принесет мне гонорар, И напьюсь я, как под праздник напивается швейцар!.. <1922> Безглазые глаза надменных дураков, Куриный кодекс модных предрассудков. Рычание озлобленных ублюдков И наглый лязг очередных оков… А рядом, словно окна в синий мир, Сверкают факелы безумного Искусства: Сияет правда, пламенеет чувство, И мысль справляет утонченный пир. Любой пигмей, слепой, бескрылый крот, Вползает к Аполлону, как в пивную, — Нагнет, икая, голову тупую И сладостный нектар как пиво пьет. Изучен Дант [179] до неоконченной строфы, Кишат концерты толпами прохожих, Бездарно и безрадостно похожих, Как несгораемые тусклые шкафы… Вы, гении, живущие в веках, Чьи имена наборщик знает каждый, Заложники бессмертной вечной жажды, Скопившие всю боль в своих сердцах! Вы все – единой донкихотской расы, И ваши дерзкие, святые голоса Всё так же тщетно рвутся в небеса, И вновь, как встарь, вам рукоплещут папуасы… <1921> «Руси есть веселие пити»[180]. Не умеют пить в России! Спиртом что-то разбудив, Патетический мотив О мещанском духе шведа, О началах естества, О бездарности соседа И о целях божества. Пальцы тискают селедку… Водка капает с усов, И сосед соседям кротко Отпускает «подлецов». Те дают ему по морде (Так как лиц у пьяных нет), И летят в одном аккорде Люди, рюмки и обед. Благородные лакеи (Помесь фрака с мужиком) Молча гнут хребты и шеи, Издеваясь шепотком… Под столом гудят рыданья, Кто-то пьет чужой ликер. Примиренные лобзанья, Брудершафты, спор и вздор… Анекдоты, словоблудье, Злая грязь циничных слов… Кто-то плачет о безлюдье, Кто-то врет: «Люблю жидов!» Откровенность гнойным бредом Густо хлещет из души… Людоеды ль за обедом Где хмельная мощь момента? В головах угарный шиш, Сутенера от доцента В этот миг не отличишь! Не умеют пить в России!.. Под прибой пустых минут, Как взлохмаченные Вии, Одиночки молча пьют. Усмехаясь, вызывают Все легенды прошлых лет И, глумясь, их растлевают, Словно тешась словом: «Нет!» В перехваченную глотку, Содрогаясь и давясь, Льют безрадостную водку И надежды топчут в грязь. Сатанеют равнодушно, Разговаривают с псом, А в душе пестро и скучно Черти ходят колесом. Цель одна: скорей напиться… Чтоб смотреть угрюмо в пол И, качаясь, колотиться Головой о мокрый стол… Не умеют пить в России! Ну а как же надо пить? Ах, взлохмаченные Вии [183]… Так же точно – как любить! <1911> вернуться Салон «Ослиной кожи» – намек на выставку под названием «Ослиный хвост», прошедшую незадолго. вернуться Как и в стихотворении «Рождение футуризма» здесь явственно сквозит ироничное отношение к крайним проявлениям футуризма, привлекавшего к себе внимание публики. вернуться Петрарка Франческо (1304–1374) – итальянский поэт. вернуться Шелли Перси Биши (1792–1822) – английский поэт-романтик. вернуться Крез (595–546 до н. э.) – царь Лидии, владевший несметными богатствами. вернуться Давид (ок. 1010–970 до н. э.) – царь Израиля, создатель Книги псалмов. вернуться Дант, Данте Алигьери (1265–1321) – итальянский поэт. вернуться «Руси есть веселие пити» — цитата из «Повести временных лет», слова Великого князя Владимира, отказавшегося от вероисповедания, запрещавшего пить вино. вернуться Апаши – в данном контексте: хулиганы. вернуться Вий – мифологическое существо, глаза которого были скрыты огромными веками; появляется в повести Н. В. Гоголя «Вий». |
