Как прохладно в гостиных рядах! Пахнет нефтью и кожей И сырою рогожей… Цепи пыльною грудой темнеют на ржавых пудах, У железной литой полосы Зеленеют весы. Стонут толстые голуби глухо, Выбирают из щелей овес… Под откос, Спотыкаясь, плетется слепая старуха, А у лавок, под низкими сводами стен, У икон – янтареют лампадные чашки, И купцы с бородами до самых колен Забавляются в шашки. 1917 Псков (Памяти Аркадия Аверченко[211]) Над Фонтанкой сизо-серой В старом добром Петербурге В низких комнатах уютных Расцветал «Сатирикон». За окном пестрели барки С белоствольными дровами, А напротив Двор Апраксин [212]Подымал хоромы ввысь. В низких комнатах уютных Было шумно и привольно… Сумасбродные рисунки Разлеглись по всем столам. На окне сидел художник И калинкинское пиво [213], Запрокинув кверху гриву, С упоением сосал. На диване два поэта, Как беспечные кентавры, Хохотали до упаду Над какой-то ерундой… Почтальон стоял у стойки И посматривал тревожно На огромные плакаты С толстым дьяволом внутри [214]. Тихий крохотный издатель [215]Деликатного сложенья Пробегал из кабинета, Как испуганная мышь. Кто-то в ванной лаял басом, Кто-то резвыми ногами За издателем помчался, Чтоб аванс с него сорвать… А в сторонке в кабинете Грузный медленный Аркадий, Наклонясь над грудой писем, Почту свежую вскрывал: Сотни диких графоманов Изо всех уездных щелей Насылали горы хлама — Хлама в прозе и в стихах. Ну и чушь! В зрачках хохлацких Искры хитрые дрожали: В первом ящике почтовом [216]Вздернет на кол – и аминь! Четким почерком кудрявым Плел он вязь, глаза прищурив, И сифон с водой шипучей, Чертыхаясь, осушал. Ровно в полдень встанет. Баста! Сатирическая банда, Гулко топая ногами, Вдоль Фонтанки шла за ним К Чернышеву переулку [217]… Там в гостинице «Московской» Можно вдосталь съесть и выпить, Можно всласть похохотать. Хвост прохожих возле сквера Оборачивался в страхе, Дети, бросив свой песочек, В рот пихали кулачки: Кто такие? Что за хохот? Что за странные манеры? Мексиканские ковбои? Укротители зверей?.. А под аркой министерства Околоточный знакомый, Добродушно ухмыляясь, К козырьку взносил ладонь: «Как, Аркадий Тимофеич, Драгоценное здоровье?» – «Ничего, живем – не тужим… До ста лет решил скрипеть!» До ста лет, чудак, не дожил… Разве мог он знать и чуять, Что за молодостью дерзкой, Словно бесы, налетят Годы красного разгула, Годы горького скитанья, Засыпающие пеплом Все веселые глаза… 1925 Из мглы всплывает ярко Далекая весна: Тишь гатчинского парка И домик Куприна. Пасхальная неделя — Беспечных дней кольцо, Зеленый пух апреля, Скрипучее крыльцо… Нас встретил дом уютом Веселых голосов И пушечным салютом Двух сенбернарских псов. Хозяин в тюбетейке, Приземистый как дуб, Подводит нас к индейке, Склонивши набок чуб… Он сам похож на гостя В своем жилье простом… Какой-то дядя Костя Бьет в клавиши перстом… Поют нескладным хором, — О, ты, родной козел! Весенним разговором Жужжит просторный стол. На гиацинтах алых Морозно-хрупкий мат. В узорчатых бокалах Оранжевый мускат. Ковер узором блеклым Покрыл бугром тахту, В окне – прильни-ка к стеклам — Черемуха в цвету! Вдруг пыль из подворотни, Скрип петель в тишине, — Казак уральской сотни Въезжает на коне. Ни на кого не глядя, У темного ствола Огромный черный дядя Слетел пером с седла. Хозяин дробным шагом С крыльца, пыхтя, спешит. Порывистым зигзагом Взметнулась чернь копыт… Сухой и горбоносый, Хорош казачий конь! Зрачки чуть-чуть раскосы, — Не подходи! Не тронь! Чужак погладил темя, Пощекотал чело И вдруг, привстав на стремя, Упруго влип в седло… Всем телом навалился, Поводья в горсть собрал, — Конь буйным чертом взвился, Да, видно, опоздал! Не рысь, а сарабанда [220]… А гости из окна Хвалили дружной бандой Посадку Куприна… Вспотел и конь, и всадник. Мы сели вновь за стол… Махинище-урядник С хозяином вошел. Копна прически львиной, И бородище – вал. Перекрестился чинно, Хозяйке руку дал… Средь нас он был как дома, Спокоен, прост и мил. Стакан огромный рома Степенно осушил. Срок вышел. Дома краше… Через четыре дня Он уезжал к папаше И продавал коня. «Цена… ужо успеем». Погладил свой лампас, А чуб цыганский змеем Чернел до самых глаз. Два сенбернарских чада У шашки встали в ряд: Как будто к ним из сада Пришел их старший брат… Хозяин, глянув зорко, Поглаживал кадык. Вдали из-за пригорка Вдруг пискнул паровик. Мы пели… Что? Не помню. Но так рычит утес, Когда в каменоломню Сорвется под откос… Март 1926 Париж вернутьсяАверченко А. Т. (1881–1925) – писатель-сатирик. вернутьсяАпраксин двор — торговые ряды в центре Петербурга. вернутьсяКалинкинское пиво – пиво, сваренное на Калинкинском заводе в Петербурге. вернутьсяПлакаты с толстым дьяволом внутри – рекламные плакаты журнала «Сатирикон» работы художника Ре-ми, с изображением веселого красного черта. вернутьсяИздатель – М. Г. Корнфельд, издатель «Сатирикона» в 1908–1914. вернутьсяВ первом ящике почтовом – отдел журнала, называвшийся «Почтовый ящик «Сатирикона». Здесь печатались хлесткие отзывы на присылаемые в редакцию письма и произведения читателей. вернутьсяЧернышев переулок – ныне ул. Ломоносова, пересекает реку Фонтанку. вернутьсяГатчина – город неподалеку от Петербурга, где долгое время жил А. И. Куприн. вернутьсяА. И. Куприн (1870–1938) – русский писатель. вернутьсяСарабанда – старинный испанский танец. |
