Лирические сатиры Хочу отдохнуть от сатиры… У лиры моей Есть тихо дрожащие, легкие звуки. Усталые руки На умные струны кладу, Пою и в такт головою киваю… Хочу быть незлобным ягненком, Ребенком, Которого взрослые люди дразнили и злили, А жизнь за чьи-то чужие грехи Лишила третьего блюда. Васильевский остров [142] прекрасен, Как жаба в манжетах. Отсюда, с балконца, Омытый потоками солнца, Он весел, и грязен, и ясен, Над ним углубленная просинь Зовет, и поет, и дрожит… Задумчиво осень Последние листья желтит. Срывает. Бросает под ноги людей на панель… А в сердце не молкнет свирель: Весна опять возвратится! О зимняя спячка медведя, Сосущего пальчики лап! Твой девственный храп Желанней лобзаний прекраснейшей леди. Как молью изъеден я сплином… Посыпьте меня нафталином, Сложите в сундук и поставьте меня на чердак, Пока не наступит весна. <1909> Облаков жемчужный поясок Полукругом вьется над заливом. На горячий палевый песок Мы легли в томлении ленивом. Голый доктор, толстый и большой, Подставляет солнцу бок и спину. Принимаю вспыхнувшей душой Даже эту дикую картину. Мы наги, как дети-дикари, Дикари, но в самом лучшем смысле. Подымайся, солнце, и гори, Растопляй кочующие мысли! По морскому хрену, возле глаз, Лезет желтенькая божия коровка. Наблюдаю трудный перелаз И невольно восхищаюсь: ловко! В небе тают белые клочки. Покраснела грудь от ласки солнца. Голый доктор смотрит сквозь очки, И в очках смеются два червонца. «Доктор, друг! А не забросить нам И белье, и платье в сине море? Будем спины подставлять лучам И дремать, как галки на заборе… Доктор, друг… мне кажется, что я Никогда не нашивал одежды!» Но коварный доктор – о, змея! — Разбивает все мои надежды: «Фантазер! Уже в закатный час Будет холодно, и ветрено, и сыро. И притом фигуришки у нас: Вы – комар, а я – бочонок жира. Но всего важнее, мой поэт, Что меня и вас посадят в каталажку». Я кивнул задумчиво в ответ И пошел напяливать рубашку. Июль 1909 Гунгербург Я удрал из столицы на несколько дней В царство сосен, озер и камней. На площадке вагона два раза видал, Как студент свою даму лобзал. Эта старая сцена сказала мне вмиг Больше ста современнейших книг. А в вагоне – соседка и мой vis-а-vis [144]Объяснялись тихонько в любви. Чтоб свое одинокое сердце отвлечь, Из портпледа я вытащил «Речь». Вверх ногами я эту газету держал: Там, в углу, юнкер барышню жал! Был на Иматре [145]. Так надо. Видел глупый водопад. Постоял у водопада И, озлясь, пошел назад. Мне сказала в пляске шумной Сумасшедшая вода: «Если ты больной, но умный — Прыгай, миленький, сюда!» Извините. Очень надо… Я приехал отдохнуть. А за мной из водопада Донеслось: «Когда-нибудь!» Забыл на вокзале пенсне, сломал отельную лыжу. Купил финский нож – и вчера потерял. Брожу у лесов и вдвойне опять ненавижу Того, кто мое легковерие грубо украл. Я в городе жаждал лесов, озер и покоя. Но в лесах снега глубоки, а галоши мелки. В отеле всё те же комнаты, слуги, жаркое, И в окнах – финского неба слепые белки. Конечно, прекрасно молчание финнов и финок, И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал, Но в городе я намолчался по горло, как инок [146], И здесь я бури и вольного ветра искал… Над нетронутым компотом Я грущу за табльдотом [147]: Все разъехались давно. Что мне делать – я не знаю. Сплю читаю, ем, гуляю — Здесь – иль город: всё равно. Декабрь 1909 или январь 1910 Нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску. «Песнь песней», гл. VII Царь Соломон [149] сидел под кипарисом И ел индюшку с рисом. У ног, как воплощенный миф, Лежала Суламифь И, высунувши розовенький кончик Единственного в мире язычка, Как кошечка при виде молочка, Шептала: «Соломон мой, Соломончик!» «Ну, что? – промолвил царь, Обгладывая лапку. — Опять раскрыть мой ларь? Купить шелков на тряпки? Кровать из янтаря? Запястье из топазов? Скорей проси царя, Проси, цыпленок, сразу!» Суламифь царя перебивает: «О мой царь! Года пройдут как сон, Но тебя никто не забывает — Ты мудрец, великий Соломон! Ну а я, шалунья Суламита, С лучезарной, смуглой красотой, Этим миром буду позабыта, Как котенок в хижине пустой! О мой царь! Прошу тебя сердечно: Прикажи, чтоб медник твой Хирам [150]Вылил статую мою из меди вечной — Красоте моей нетленный храм!..» «Хорошо! – говорит Соломон. – Отчего же?» А ревнивые мысли поют на мотив: У Хирама уж слишком красивая рожа — Попозировать хочет моя Суламифь. Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь, И Хирама из Тира мне звать не резон… «Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь! Подарит тебе статую царь Соломон…» Царь тихонько от шалуньи Шлет к Хираму в Тир гонца, И в седьмое новолунье У парадного крыльца Соломонова дворца Появился караван Из тринадцати верблюдов, И на них литое чудо — Отвратительней верблюда Медный, в шесть локтей болван! Стража, чернь и служки храма Наседают на Хирама: «Идол? Чей? Кому? Зачем?» Но Хирам бесстрастно нем. Вдруг выходит Соломон. Смотрит: «Что это за гриф С безобразно длинным носом?!» Не смущаясь сим вопросом, Медник молвит: «Суламифь». «Ах!» – сорвалось с нежных уст, И живая Суламита На плиту из малахита Опускается без чувств… Царь, взбесясь, уже мечом Замахнулся на Хирама, Но Хирам повел плечом: «Соломон, побойся срама! Не спьяна и не во сне Лил я медь, о царь сердитый, Вот пергамент твой ко мне С описаньем Суламиты: Нос ее – башня Ливана! Ланиты ее – половинки граната. Рот – как земля Ханаана [151], И брови – как два корабельных каната. Сосцы ее – юные серны, И груди – как две виноградные кисти, Глаза – золотые цистерны, Ресницы – как вечнозеленые листья. Чрево – как ворох пшеницы, Обрамленный гирляндою лилий, Бедра – как две кобылицы, Кобылицы в кремовом мыле… Кудри – как козы стадами, Зубы – как бритые овцы с приплодом, Шея – как столп со щитами, И пупок – как арбуз, помазанный медом!» В свите хохот заглушенный. Улыбается Хирам. Соломон, совсем смущенный, говорит: «Пошел к чертям! Всё, что следует по счету, ты получишь за работу… Ты – лудильщик, а не медник, ты сапожник… Стыд и срам!» С бородою по колена, из толпы – пророк Абрам Выступает вдохновенно: «Ты виновен – не Хирам! Но не стоит волноваться, всякий может увлекаться: Ты писал и расскакался, как козуля по горам. «Песня песней» – это чудо! И бессилен здесь Хирам. Что он делал? Вылил блюдо в дни, когда ты строил храм… Но клянусь! В двадцатом веке по рождении Мессии [152]Молодые человеки возродят твой стиль в России…» Суламифь открывает глаза, Соломон наклонился над нею: «Не волнуйся, моя бирюза! Я послал уж гонца к Амонею. Он хоть стар, но прилежен, как вол. Говорят, замечательный медник… А Хирам твой – бездарный осел И при этом еще привередник! Будет статуя здесь – не проси — Через два или три новолунья…» И в ответ прошептала «Merci!» [153]Суламифь, молодая шалунья. 1908 или 1909 вернуться Васильевский остров – один из островов Петербурга, расположенный в дельте Невы. вернуться Маркёр – распорядитель в бильярдной. вернуться Иматра – водопад на реке Вуокса в Финляндии. вернуться Намолчался… как инок – т. е. как монах, давший обет молчания. вернуться Табльдот (фр.) – общий стол в пансионе. вернуться Пародия на библейскую Песнь Песней Соломона, с отсылками в современность, в частности на повесть А. Куприна «Суламифь», написанную по библейским мотивам. вернуться Соломон (Х в. до н. э.) – прославившийся своей мудростью древнееврейский царь, автор Книги притчей и Песни Песней. Последняя посвящена любви Соломона и Суламифи. вернуться Хирам (Х в. до н. э.) – скульптор и литейщик из Тира (Финикия). вернуться Мессия – в данном контексте – Христос. |
