1 Окруженный кучей бланков, Пожилой конторщик Банков Мрачно курит и косится На соседний страшный стол. На занятиях вечерних Он вчера к девице Керних, Как всегда, пошел за справкой О варшавских накладных И, склонясь к ее затылку, Неожиданно и пылко Под лихие завитушки Вдруг ее поцеловал. Комбинируя событья, Дева Керних с вялой прытью Кое-как облобызала Галстук, баки и усы. Не нашелся бедный Банков, Отошел к охапкам бланков И, куря, сводил балансы До ухода, как немой. 2 Ах, вчера не сладко было! Но сегодня как могила Мрачен Банков и косится На соседний страшный стол. Но спокойна дева Керних: На занятиях вечерних Под лихие завитушки Не ее ль он целовал? Подошла как по наитью И, муссируя событье, Села рядом и солидно Зашептала не спеша: «Мой оклад полсотни в месяц, Ваш оклад полсотни в месяц, — На сто в месяц в Петербурге Можно очень мило жить. Наградные и прибавки, Я считаю, на булавки, На Народный дом и пиво, На прислугу и табак». Улыбнулся мрачный Банков — На одном из старых бланков Быстро свел бюджет их общий И невесту ущипнул. Так Петр Банков с Кларой Керних На занятиях вечерних, Экономией прельстившись, Обручились в добрый час. 3 Проползло четыре года. Три у Банковых урода Родилось за это время Неизвестно для чего. Недоношенный четвертый Стал добычею аборта, Так как муж прибавки новой К Рождеству не получил. Время шло. В углу гостиной Завелось уже пьянино И в большом недоуменье Мирно спало под ключом. На стенах висел сам Банков, Достоевский и испанка. Две искусственные пальмы Скучно сохли по углам. Сотни лиц различной масти Называли это счастьем… Сотни с завистью открытой Повторяли это вслух! Это ново? Так же ново, Как фамилия Попова, Как холера и проказа, Как чума и плач детей. Для чего же повесть эту Рассказал ты снова свету? Оттого лишь, что на свете Нет страшнее ничего… <1913> Это было в провинции, в страшной глуши. Я имел для души Дантистку с телом белее известки и мела, А для тела — Модистку с удивительно нежной душой. Десять лет пролетело. Теперь я большой… Так мне горько и стыдно И жестоко обидно: Ах, зачем прозевал я в дантистке Прекрасное тело, А в модистке Удивительно нежную душу! Так всегда: Десять лет надо скучно прожить, Чтоб понять иногда, Что водой можно жажду свою утолить, А прекрасные розы – для носа. О, я продал бы книги свои и жилет (Весною они не нужны) И под свежим дыханьем весны Купил бы билет И поехал в провинцию, в страшную глушь… Но, увы! Ехидный рассудок уверенно каркает: «Чушь! Не спеши — У дантистки твоей, У модистки твоей Нет ни тела уже, ни души». <1910> У фрау Шмидт отравилась дочка, Восемнадцатилетняя Минна. Конечно, мертвым уже не помочь, Но весьма интересна причина. В местечке редко кончали с собой, — Отчего же она отравилась? И сплетня гремит иерихонской трубой: «Оттого, что чести лишилась! Сын аптекаря Курца, боннский студент, Жрец Амура, вина и бесчинства, Уехал, оставивши Минне в презент Позорный залог материнства. Кто их не видел в окрестных горах, Гуляющих нежно под ручку? Да, с фрейлейн Шмидт студент-вертопрах Сыграл нехорошую штучку!..» В полчаса облетел этот скверный слух Всё местечко от банка до рынка, И через каких-то почтенных старух К фрау Шмидт долетела новинка. Но труп еще не был предан земле, — Фрау Шмидт, надевши все кольца, С густым благородством на вдовьем челе, Пошла к герр доктору Штольцу. Герр доктор Штольц приехал к ней в дом, Осмотрел холодную Минну И дал фрау Шмидт свидетельство в том, Что Минна была невинна. <1911> |
