Мне хотелось спросить, что он имел в виду, но обезболивающее мигом действует, и я растворяюсь в своей боли.

Когда я просыпаюсь в третий раз, то Лондон дремлет в кресле. Родителей нет рядом. Сестра смотрит куда-то в окно.

– Воды, – хрипло выдыхаю я.

Кристи резко оборачивается, теребит Лондон за плечо и подбегает к моей койке. Нажимает на кнопку срочного вызова медсестры и доктора. Лондон выходит из палаты и ищет кого-то. Дверь захлопывается.

– Эмили! Эмили, все хорошо, все будет хорошо. – Кристи гладит меня по голове и убирает с лица волосы, стирает капельки пота со лба, сжимает мою руку.

– Воды, – снова повторяю я.

Кристи бежит к двери и говорит моей подруге как можно скорее принести воды, та кивает и убегает прочь. Сестра снова подсаживается к нам.

– Ты нас очень напугала, – произносит. Она рисует на моей ладони бесформенные круги большим пальцем.

Лондон возвращается со стаканом воды и персоналом больницы. Я быстро осушаю стакан и прошу еще, но доктор запрещает.

– Для начала этого достаточно, – говорит он Лондон. – Эмили, вы меня слышите?

Я пытаюсь что-то сказать, но голос хрипит, слова застревают.

– Эмили, попробуйте хоть что-то сказать, – требует он.

И я пробую:

– Я хочу еще воды, – проговариваю.

– Отлично! – радуется он.

Спустя полчаса мне наконец-то приносят воду. Я её выпиваю и пытаюсь сесть на кровати, что выходит очень неловко, но через несколько попыток у меня получается сесть. Лондон, сняв ботинки, забралась ко мне в кровать, чтобы согреть. Я нежилась в её теплых объятиях. А затем пришли мои родители, я видела их, они стояли за дверью, не решаясь войти в палату и посмотреть мне в глаза.

– Что они тут забыли? – спрашиваю я у Кристи.

– Я их позвала, – отвечает мне сестра.

– Они знают?

– Да.

Я не могу разобраться в своих чувствах к ним. Я словно разделяюсь пополам. Одна часть меня их ненавидит и винит во всем произошедшем, в том, что я заболела. А другая говорит, что опухоль жила во мне всегда, и рано или поздно я должна была заболеть; просто обстоятельства так сложились, и ей дали толчок к развитию.

– Ты не восстанавливалась в институте, так? – спрашиваю я сестру, надеясь узнать правду, о которой подозреваю.

– Нет, я восстановлена.

– Но все время, когда ты уходила надолго, ты была у родителей?

– Была, – отвечает она.

Лондон крепче меня стискивает, боится, что я разозлюсь или что-нибудь выкину, наверное.

– И как долго ты к ним ходишь?

– Весь месяц, начиная с августа.

Я застываю на месте. Целый месяц мои родители знали обо всем, но пришли меня проведать лишь тогда, когда подумали, что я могу умереть.

– Расскажи все, – требую я.

Кристи замялась, но все равно начала рассказ:

– Когда я пришла в первый раз, отец был пьян в стельку. Я рассказала все матери и потребовала, чтобы она больше ни разу в жизни не давала ему напиться. Она рыдала, когда поняла, что потеряет и второго ребенка. Спустя неделю я пришла снова. Отец не пил всю эту неделю, потому что наша мать заперла его в комнате. Не знаю, как он не выбил дверь. Он был трезв, и я начала свой рассказ. Под конец я услышала, как он рыдал. Отец сказал, что это он во всем виноват. И затем я ходила к ним каждую неделю. А на прошлой неделе… – она остановилась, – на прошлой неделе я хотела устроить ужин, примирительный. Но в пятницу ты ушла. А в понедельник…

Я знаю, что в понедельник. Я представила, что им позвонили из школы, сказали, что меня забрали в больницу. А они, мама, папа и сестра, как самая дружная семья, гурьбой понеслись ко мне.

Заходит доктор, спрашивает про моё самочувствие, задает куча других вопросов по форме, а затем произносит:

– У меня есть кое-какие новости. Думаю, стоит позвать ваших родителей.

– Нет, – резко говорю я.

– Хорошо. – Он берет пластиковый стул, подвигает к кровати и садится на него.

Я внимательно слежу за его действиями, он долго ёрзает на стуле, прежде чем вновь начать говорить.

– Я знаю, это сложно принять, но события развиваются быстрее, чем мы предполагали.

– События? – переспрашиваю я.

– Да. Эмили, вам стало хуже. И будет становится еще хуже.

Эти слова в меня впиваются, как когти.

– И насколько все плохо? – спрашиваю.

– Скажем так, я бы посоветовал вам начать делать все, что заблагорассудится.

За окном вскрикивает птица. Небо черное. Будет гроза. Клен протягивает свои иссушенные ветки к моему окну. Сколько я еще протяну – неизвестно. Но осталось явно не так долго, как я думала раньше. Оглядываю палату – доктора уже нет.

– А какое сегодня число? – любопытствую я.

– Двадцать второе сентября, – отвечает Лондон.

Восемьдесят один день. Я прожила уже восемьдесят один день.

Бросаю взгляд на дверь. Мне так жаль их.

– Пусть они войдут, – говорю я, и сестра приглашает моих родителей войти.

Они встают у моей кровати, как чужие. Смотрят на меня в упор. Я вижу, как покраснели глаза у отца. Они оба сразу же постарели лет на десять. Зову их, мама берет меня за руку, а папа разрыдался. Чувствую, как Лондон выпрыгивает из постели.

– Ты не виноват, пап, – говорю я и жестом приглашаю его сесть.

– Нет, нет,… лишь я… – лепечет он себе под нос.

– Ты не виноват, только не ты. Так и должно было случиться – это всегда было у меня внутри.

– Если бы я внимательнее следил за тобой, за Томом,… за вами обоими…

– Пап, обними меня, – говорю я.

Но папа не отвечает. Он лишь безутешно рыдает, моля меня простить его. Закрыл лицо ладонями, его руки дрожат, я это вижу. Его плечи поднимаются и опускаются в тихом плаче.

Мне его так жаль. Я не хочу смотреть, как он страдает.

– Пап,… – начинаю я, – как знать, может, если ты обнимешь меня, то все пройдет. Я снова окажусь маленькой девочкой, любившей кататься у тебя на спине. Снова буду здорова. И я не умру.

Он посмотрел на меня блестящими глазами и сказал глухим голосом:

– Было бы здорово.

– Тогда я закончу все двенадцать классов, сдам экзамены, буду отличницей, поступлю в университет, как Кристи. Освою свою профессию, найду работу, выйду замуж, и когда-нибудь у меня появятся дети.

Я внимательно смотрю на него, его взгляд немного затуманен, наверное, он все это представляет.

– Ты станешь дедушкой, будешь любить своих внуков, всех внуков: и Тома, и Кристи, и меня. Ты будешь их баловать, как и должен поступать каждый дедушка, учить рыбалке, рассказывать сказки на ночь. Когда-нибудь кто-нибудь из них спросит: а как ты познакомился с бабушкой? И ты расскажешь. Ты будешь описывать все так, словно это произошло вчера. Будешь говорить о том, как увидел её и сразу понял, что теперь твоё сердце принадлежит только ей. А затем расскажешь о свадьбе, о том, как родился Том, затем Кристи и я. Будешь рассказывать, как мы шалили в детстве, чем любили заниматься, расскажешь все-все наши секреты. И твои внуки будут постоянно хихикать над своими родителями, заслушиваться твоими рассказами, просить тебя, чтобы ты им рассказал все снова и снова. Они будут любить тебя больше всего на свете. Мы каждый уикенд будем приезжать к тебе, а потом перестанем.

– Почему? – спрашивает отец.

– Потому что однажды, в самый солнечный и теплый день в мире, я приеду, увижу, что мамы нет, и подумаю: она, наверное, снова пошла на рынок, а ты чем-то занят или снова всю ночь пытался отремонтировать телевизор и устал. Поднимусь на второй этаж, в вашу спальню, и увижу, как ты мирно спишь. Возможно, даже рассмеюсь этому. Но приглядевшись, я замечу твои синие губы, прикоснусь – а ты весь холодный. До меня не сразу дойдет, что ты умер. Я буду все отрицать, плакать, но смотря на тебя и на то, как ты улыбаешься во сне, пойму, что тебе хорошо, и ты ушел в лучший мир.

Я вижу, как у всех, кто находился в палате, в глазах сверкают слезы. Мой рассказ тронул их души. Мама достает платок из кармана джинсов и вытирает им свои слезы.