Значит, отец больше полугода не видел сына, живущего в том же городе. Японские отцы рады сбросить подросших детей со спины, чтобы не разговаривать с ними, не помогать им и не беспокоиться, достанется ли им их наследство… А матери не скучают по детям, не ждут их в гости, не звонят… Японцы не любят своих детей? Они бесчувственны? Или просто скрытны? Ведь "если внука положить в глаз, деду не будет больно" — японская пословица. И, произнося её, Хидэо улыбался мягко, тепло…

Первый грибок!

Ещё, осенние росы,

Он вас не считал.

Басё

С одной из учительниц Шимин-центра она встречалась чаще, чем с другими — Сумико дала ей несколько частных уроков японского языка. Денег Сумико не брала — мы же подруги! Но согласилась прийти к ученице на званый обед. И Намико решилась поддержать компанию. Встретились, как водится в Японии, не просто так, а по делу, чтобы научиться готовить знаменитые русские пирожки. Выбрали будний день — мужние жёны не могут отлучаться в выходные, когда дома мужья. Вслед за Сумико в прихожую осторожно озираясь, как котёнок в незнакомом месте, вошла девочка лет десяти.

— Это Харуно, моя младшая дочь, — Сумико погладила прильнувшую к ней атласную головку.

Ставя ножки косолапенько, носочками внутрь, девочка прошла в квартиру, и вдруг, брызнув радостью, побежала вприпрыжку на кухню, засмеялась, захлопала в ладошки:

— О, пирожки!

Её чёлка разлеталась крыльями ласточки, глаза блестели вишнями, вымытыми летним дождём. Мать улыбнулась ласково, погладила дочь по голове, шепнула ей что-то. И Харуно притихла, подошла к столу, стала помогать женщинам готовить тесто. Потряхивая белой от муки челкой, она старательно, не теряя терпения, лепила один за другим незнакомые русские пирожки. И уплетала их с аппетитом, посапывая от удовольствия. А потом, повинуясь тихому приказу матери, вымыла всю посуду, пока женщины записывали в блокноты рецепт русских пирожков.

Через месяц Сумико сказала:

— Я приглашаю Вас в гости. Я и мой муж — профессор архитектуры.

Дом архитектора стоял в дорогом районе Ягиямы, среди таких же домов — солидных, спокойных.

— Соседи у нас — люди с деньгами: юристы, бизнесмены, доктора с частной практикой, университетские профессора…

Сумико скромно улыбалась, принимая комплименты своему дому, снаружи скромному, изнутри богатому самым главным японским богатством — пространством. Полный воздуха и света, дом походил на корабль с большими окнами, не разбитыми мелкими квадратами традиционных японских переплётов. Необычный, неяпонский дом с высоким скошенным потолком всё-таки нёс в себе нечто легко узнаваемое, местное: татами, монотонность светлых стен, скудность мебели — пустоту, простоту…

Харуно в свитерке и джинсах носилась босиком по большой гостиной, как весенний ветерок.

— Харуно — значит "весна", — улыбнулась Сумико. — Вообще-то это не совсем обычное имя для девочки. В конце японского женского имени должно быть слово "ко" — "дети". Самое важное для женщины — дети. А моё имя — это еще и свет — "су", и счастье "ми". Сумико снова улыбнулась. Да и как не улыбаться женщине, имя которой было полно света, счастья, детей? Сумико нравился интерес иностранки к японской жизни, и она рассказывала щедро, охотно. Оказалось, многочисленные Ямамото, Ямагучи, Ямазаки несли в своей фамилии слово "яма" — "гора", а Ямада — ещё и поле — "да". Поля и горы фамилий украшали имена. Женские имена искрились счастьем "ми" — Минэко, Мияко, светились светом "су", напоминали о прелести весны — Харуно и об очаровании осени — Акико. Такое имя женщины — словно гимн в её честь.

Но были и имена страшные — одна из учительниц Шимин-центра звалась "день, когда ты умрёшь". Такое имя дал пятой дочери разъярённый отец — он ждал сына. В молчаливой Японии были говорящие женские имена! С мальчиками родители поступали проще — их именовали порядковыми номерами: первый сын, второй сын. Как улицы — Ичибанчо, Нибанчо — первая улица, вторая… Такие имена исполняли роль визитных карточек: с мужчиной, несущим в своем имени словечко "ичи" — "один", стоило иметь дело — первый сын наследовал дом и семейное дело. А имя — второй сын или третий предупреждало уныло:

— Не питайте несбыточных надежд! Я не получу ничего!

Правда, иногда и мужские имена несли особый смысл, например, Тошио — мудрый.

— А это — мой муж Тадао, — сказала хозяйка, убегая в прихожую встречать входящего, сообщила на ходу: — Его имя значит лояльный, верноподданный, любящий императора, преданный начальнику — приблизительно так…

Наверное, родители, давая мальчику имя, думали о том, что такие качества пригодятся ему, чтобы преуспеть в жизни. Теперь японцы не придерживались старой традиции менять имена после совершеннолетия, значит, и малышом муж Сумико был Верноподданным. И мать, склоняясь к его колыбели, говорила, наверное:

— Лояльность ты моя миленькая, верноподданненький мой!

В облике высокого, плечистого мужчины, входящего в гостиную, ничего верноподданного не было. Он спокойно извинился за опоздание:

— Сами знаете, у профессоров в университете по субботам часто бывают собрания. — Спокойно протянул крепкую, шершавую ладонь. Пожал руку уверенно, сильно, улыбнулся: — Мозоли у меня, потому что столярничаю, мебель сам мастерю… В доме многое сделано моими руками. Да и сам дом проектировал я, я же архитектор.

Он расположился на низком японском диване. Во многих японских домах утвердилась эта полумера: стол не низкий, за которым едят, сидя на подушках на полу, но и не высокий, как на западе, а средний, вроде журнального. Для него необходим хоть и низкий, но всё же диван, который комфортнее, чем подушки. А её усадили на высокий, привычный для иностранца стул. Сидеть удобно, но есть с низкого стола приходится нагибаясь.

Харуно взобралась к отцу на колени, обвила его шею руками, зашептала что-то на ухо. Он улыбнулся, обнимая дочь, удерживая возле себя.

— Отец очень любит её, — сказала мать, — и слишком балует.

Она строго окликнула девочку и та послушно юркнула за стойку, отделявшую кухню от гостиной, захлопотала там. Её блестящая головка замелькала, то возникая, то исчезая. Как солнечный зайчик.

— В японском доме раньше всё делала мать, дочь ничего не умела, — сказала Сумико, ставя на стол плошки с рисом. — Но теперь всё меняется. Я работаю, дочерям приходится мне помогать. — Харуно управлялась на кухне привычно, ловко, как взрослая женщина. — Настоящая домохозяйка! — гордо улыбнулась мать. И в этом слове не было ни капли того убогого смысла, к которому привыкли мы.

Неслышно ступая красивыми босыми ногами по ковролину гостиной, Сумико сновала на кухню и обратно, не останавливаясь, не уставая. На небольшом столе уже не было места, а она всё подносила новые кушанья.

— Здесь сырая рыба с уксусом, — указала Сумико на стаканчики из косо спиленного бамбука. — А это — салат из китайской капусты со свежими огурцами, блинчики с мясной начинкой…

Харуно тоже что-то приносила, относила… И вдруг, смеясь, плашмя падала на пол.

— Устала!

И тут же вскакивала, бежала к матери на кухню… И опять появлялась из-за стойки с чайным подносом в руках, подходила к столу мелкой, семенящей походкой, кланялась церемонно, как взрослая японка. Её маленькая фигурка была так грациозна и изысканна, словно одета была не в джинсы, а в кимоно.

— Когда я вырасту большая, то стану делать музыкальные шкатулки, — вдруг ни с того ни с сего сообщила Харуно и снова побежала вприпрыжку, резвясь, словно маленькая рыбка в светлом пруду родительской любви. А мать с отцом глядели на неё ласково, любовно…

— Открой же подарок нашей гостьи, Харуно! — разрешила мать.