— Хай, сэнсэй!

Охара запнулся, помолчал, пробормотал:

— Да Вы всё про нас теперь знаете!

Голос его был так печален, словно узнать ничего хорошего про японцев было нельзя.

— Обсудим наши дела при встрече в Токио, — примирительно пообещал Охара. — Я устрою вашу лекцию.

Вскоре Ольга получила приглашение в столицу. Не от Охары. От профессора Сакамото:

— Сэнсэй Охара в восторге от Ваших работ! Он поручил мне принять Вас.

Сакамото приезжал в Москву на семинар вместе с Охарой, но вернуть долг благодарности не смог — когда русские были в Японии, он гостил в Америке. Теперь он исполнял долг.

— Охары в городе нет, — встретил Ольгу в столице Сакамото. — Он уехал отдыхать. Ему хуже, его опять лечили химией…

И, глянув на неё, добавил заботливо:

— Да не волнуйтесь Вы так!

В тот вечер Ольга долго бродила по токийским улицам и не узнавала города, восхитившего её два года назад. Тот город куда-то исчез, оставив нелепое нагромождение некрасивых домов. А что же было тогда? Оптический обман туризма? Ярко освещённое окно чужой жизни, мелькнувшее так быстро, что не успеть разглядеть было тени, прячущиеся по углам? Ольга бродила до темноты, не обращая внимания на намокшее платье. Моросило. В Японии начинался сезон дождей.

Перед самым отъездом из Японии на конгрессе в Токио Ольга встретила Охару. Он опять был в парике. Ольга протянула ему руку — теперь она жила в Японии и знала — объятия тут неуместны. Тем более, что сэнсэи, собравшиеся в зале заседаний, застыли по стойке "смирно", приняв равнение на Охару. Но Охара крепко обнял Ольгу и поцеловал в щёку. На виду у всех. Это был дурной знак — Охара уходил туда, где японские приличия уже не имели значения. Посреди заседания он пробрался к Ольге через полутёмный зал, легко, по-японски присел на корточки, чтобы не заслонять идущий из задних рядов луч проектора.

— Я должен уйти, я прошу Вас занять место председателя конгресса…

Она почувствовала холодок — её просил сам Охара! Великий Охара, присевший у её ног.

— Это — вершина! — подумала Ольга.

А это был конец.

Она вернулась в Россию и обнаружила в своём московском институте вместо тысячи сотрудников сотню пенсионеров. Спустя полгода в Америке умер профессор Джонсон. Умер внезапно в пятьдесят три года, упал в своей новой лаборатории. Из старой его уволили — американские компании пытались пережить кризис, сокращая исследователей. Джонсон с трудом нашёл работу в каком-то колледже, заниматься наукой там было невозможно.

— Ничего… Мне нравится преподавать… — улыбался он.

Американцу положено улыбаться.

— Профессор Бернар лежит в клинике, — говорила Мари по телефону. — У него депрессия. Теперь у нас этим страдают многие. Во французской науке плохи дела. Денег стало гораздо меньше. Я даже не смогла пригласить Охару почитать лекции. Но ему очень хотелось в Париж и он приехал с женой и дочерью за свой счёт. Я сняла для них гостиницу…

— Перед уходом на пенсию я решил взять нормальный, длинный отпуск, — писал ей Охара из Парижа, — Впервые в жизни…

Они многое знали друг о друге. Называли друг друга по имени. Жили тесным, маленьким мирком. Теперь этот мир рушился. Уходил под воду, как Атлантида. Умерли Джонсон, Охара. Ушли на пенсию Хальтер, Нимура. Собиралась уходить Мари. И не было никого, кто шёл бы за ними влед. В науку не шли больше талантливые, молодые.

— Дела на фирме идут неважно, — жаловался ей Хаяси. — Они встретились однажды в Америке, столкнулись случайно. Постаревший, потерявший лоск Хаяси-сан вздыхал. — Теперь мы вряд ли смогли бы помочь Вам приехать в Японию! Всё меньше становится желающих покупать наши электронные микроскопы! Все предпочитают компьютеры.

— Компьютеры, компьютеры… Наука стала совсем не та, что раньше. Физикой молодёжь заниматься не хочет. Оставить физику? Мне уже поздно. Я был сыном своего времени… — говорил ей однажды Охара. Он говорил в прошедшем времени — и он, и время его кончались…

Лист факса выползал, извиваясь змеёй.

— Похороны профессора Охары состоятся…

Дата, начало церемонии в одиннадцать тридцать, окончание — в тринадцать ноль-ноль. Всей скорби надлежало уложиться в полтора часа. Дальше шёл адрес и имя шефа-распорядителя похорон: миссис Охара. В скобках стояло: жена. Там, где потерявшая мужа русская грянулась бы оземь без чувств, японка становилась шефом — распорядителем. Тяжело ей придётся, нестарой ещё вдове. Женить троих детей, выискивая деньги на дорогие японские свадьбы, и по-японски долго жить одной, экономя скудную пенсию, совсем небольшую по сравнению с заработками знаменитого профессора. О смерти Охары извещал Нимура. Полгода назад, уйдя на пенсию, Охара уехал работать консультантом в маленькую компанию на острове Сикоку. Конечно, знаменитого Охару в его шестьдесят охотно приняла бы солидная фирма в столице, но больной он мог рассчитывать только на глухую провинцию. По оконным стёклам хлестал чёрный ночной дождь. Ольга открыла ящик стола, достала фотографии. Они с Охарой — улыбающиеся, счастливые, шли по зелёной лужайке к освещённому утренним солнцем дворцу. Эту прислал из Японии Нимура. А эту — из Мексики Рамон. По дороге на пирамиды они остановились у маленькой лавчонки, торговавшей соломенными шляпами. Охара выбрал себе сомбреро, она примерила шляпку с большим красным цветком, а Рамон сфотографировал их. Двое смеющихся людей, а за их спинами — осыпанные розовыми цветами кусты бугамбильи… Рамон сделал две фотографии — для Ольги и для Охары.

— Этот снимок мой факультет поместил на обложку рекламного проспекта, — писал ей Охара. — Картинки весёлой жизни профессора привлекают студентов!

В старой церкви было пусто. Семь лет назад Ольга привела сюда японцев. Им хотелось посмотреть русский храм, ей — помянуть Учителя. В жизни питерского профессора была только физика. И десять лет тюрьмы. Он попал туда в тридцатых. Почти ребёнком. А потом сумел стать учёным. На его похоронах начальники из Академии Наук говорили — он ничего не оставил после себя — книги его не печатали, института создать не давали. Но к гробу Учителя шли и шли ученики — русские физики, красивые, сильные мужики и она, неслабая женщина — наследство, оставленное Учителем. А ещё он оставил мечту:

— Мы должны жить вместе со всем миром. Пора устроить международную конференцию в Москве!

Он говорил и смеялся — тогда это казалось смешной утопией. Через три года после его смерти Ольга привезла японцев в Москву, привела в храм, попросила Охару зажечь поминальную свечу, рассказала об Учителе.

— В науке этот человек был мне, как отец, — говорила она и японцы понимающе кивали.

Ольга вспомнила серьёзное лицо Охары, его ладони, заботливо укрывшие от ветра колеблющееся пламя… Охара умер в тот же день, что Учитель, — десятого октября. От той же болезни. И это не показалось ей простым совпадением. Мы, русские и японцы вместе жили на очень маленькой планете, вместе умирали… Ольга поставила рядышком две поминальные свечи — Учителю и Охаре.

На улице было дождливо, тоскливо. В институте — холодно, пусто. Корчилась в кризисе наука. Наука, подвесившая над миром атомную бомбу и не научившая людей лечить рак, платила по счетам, по грехам. И надо было найти путь, как превратить её из убивающей в спасительную силу. Надо было найти этот путь.