Хидэо побледнел.

— Как можно так говорить? Это же министерство! Вы должны послать туда документы, оформленные наилучшим образом! Наилучшим!

Хидэо был потрясён. И она потрясена не меньше. Буря бушевала не то, что в стакане воды, в напёрстке.

После тяжёлых раздумий Хидэо предложил обрезать тёмные поля. Она сложила бумаги стопкой и опустила нож резака. Но тени были разной толщины и тоненькие ниточки черноты, естественно, кое-где остались. Хидэо не поленился перелистать всю стопку.

— Я заметил, Вы всё делаете небрежно! — Она онемела — лучший друг Хидэо прежде не разговаривал с ней так! — Я обрежу сам! — резко выкрикнул Хидэо — Это надо делать вот так! Он принялся собственноручно обрезать каждую страницу отдельно, подгоняя её по размеру к остальным. Бумаг было много, работа грозила затянуться, и от усталости или от волнения Хидэо отхватил изрядный кусок текста, сказал, не колеблясь: — Вам придётся пойти в библиотеку ещё раз!

Полуденный жар на улице сменился настоящим пеклом, платье прилипло к спине. Вернувшись из библиотеки, она заперлась в своём кабинете и стала думать, как тут жить, если невозможно предугадать, откуда грянет гром? И стоит ли вообще жить в стране, где лучший друг позволяет себе гонять по жаре её, профессора, женщину, из-за такой блажи, как полоски? Она смотрела на кремовый бок чайника, и цветы, цветущие в нежном свете вечера, казались ей примитивными, а надпись вычурной. И кнопки, скрепки, ластики, все эти мелочи больше не умиляли. Ведь полоски тоже были порождением дотошной японской внимательности к мелочам… В дверь постучали. За спиной Хидэо стоял китайский доктор Чен.

— Он поможет Вам, он знает наши правила.

Чен сделал так же, как она: сложил стопкой новые копии и опустил нож. Получилось хуже, чем в первый раз, но Хидэо проверять не стал. Китайцу он доверял.

Ей не понравился урок японской любви к прекрасному. Вместе с походами в библиотеку он отнял три часа и на весь день отбил желание работать. Она вышла на улицу университетского городка. Шедшая ей навстречу светловолосая женщина поздоровалась по-английски. Здесь все белолицые здоровались друг с другом по-английски. Но женщина сказала вдруг по-русски:

— Что-то случилось? У Вас такое лицо…

Анна приехала из Москвы читать лекции в здешнем университете, читала их по-японски. Япония была специальностью профессора Анны, она знала о Японии всё. И рассказу не удивилась.

— Человек с Запада, столкнувшись с непривычным для него Востоком, испытывает сильное потрясение, — говорила Анна. — Это явление известно, оно даже имеет название — "культурный шок".

Шок происходил от несоответствия — западные люди воспринимали явления в принципе, восточные — в деталях. Недаром Японию называли "цивилизацией сосновой иглы". Русские злились, если кто-то за деревьями не видел леса. А японцы не то, что леса, веток за иголками не замечали. Дистанция между русским размахом и меленькой сосновой иглой казалась устрашающей, непреодолимой. Но Анна предлагала принимать Японию спокойно. И наслаждаться её достоинствами, которых немало.

Они шли по чистенькому, прибранному до последнего закоулка городу, мимо магазинов, где продавались идеальные до последнего винтика японские автомобили и телевизоры… И одежда, не менее тщательно отделанная с изнанки, чем с лица. А японские туалеты были самыми чистыми в мире, — утверждала Анна. Так не смогут вымыть туалеты люди, имеющие хотя бы лёгкое презрение к мелочам. Тщательно в Японии было сработано абсолютно всё. Хидэо одинаково добросовестно писал научные статьи и протоколы собраний. Искусством изготовления чего-нибудь, хоть канцелярских бумаг, по методу "тяп — ляп" граждане этой страны не владели, делить дела на важные и неважные не умели, делая наилучшим образом всё подряд. И потому на японских заводах не знали, что такое брак. Так говорила Анна. А она возражала, что если делать со всей возможной тщательностью всё, даже бумаги, на которые наверняка не взглянет токийский чиновник, на что-то путное не останется времени.

Анна пожимала плечами — такие уж они есть, японцы! И рассказывала, как сама столкнулась с мелочью, которая едва не лишила её японского контракта. Администрация университета, изучив бумаги Анны, подсчитала, что высшее образования она получила за пятнадцать лет — десятилетка плюс пять курсов института. В Японии для этого требовалось шестнадцать лет — двенадцать в школе и четыре в университете. Чиновники отказались оформить контракт — недоучка не может получить место приглашённого профессора в японском университете. Анна долго объясняла японцам особенности русской системы образования, в отчаянии она даже запаслась справкой из детского садика, удостоверявшей, что в детстве в течение года обучалась в подготовительной группе. Анна смеялась, но советовала учиться японской внимательности к мелочам, иначе сосновая игла ещё не раз даст о себе знать, ещё уколет. И предупреждала, что от культурного шока страдают обе стороны. Сэнсэя, выросшего среди цивилизации сосновой иглы, наверняка оскорбило русское презрение к мелочам.

Утром Хидэо пригласил её на чаепитие со студентами, устроенное безо всякого повода, просто так. На столе стоял испечённый Намико пирог. Это очень походило на извинение. Хидэо улыбался и шутил, словно чувствовал, что переборщил, прививая иностранке японскую тщательность. А она думала, что от восторгов пора остыть — ах, палочки! ах, тапочки! ах, какая страна! Страна как страна. Что-то тут хорошо, что-то — не очень. Просто многое иначе. Не так, как у нас.

У каждого человека есть сердце.

А у каждого сердца есть свои наклонности.

Он считает это хорошим, я — дурным.

Я считаю это хорошим, он — дурным.

Но я необязательно мудрец, а он необязательно глупец.

Оба мы только обыкновенные люди.

Из Конституции, составленной принцем Сётоку в VII веке

Первую песню весны

Поёт соловей, повиснув

На ветке вниз головой.

Кикаку

Об обычаях не спорят.

Японская пословица

Резко скрипнули тормоза. Японцы редко тормозят так лихо. Наверное, водитель очень удивился, когда прямо перед его носом вышла на проезжую часть белая женщина, отвернув голову в другую сторону. И удивился ещё раз, когда дама отступила назад, пропуская его. И долго ждал, пока она сообразит пройти, а, не дождавшись, показал ей вежливо ручкой. Она пошла, заставив голову повернуться сначала направо и только потом налево. Голова слушалась плохо, очень уж привыкла вертеться наоборот. И почему это островитянам нравится ездить по левой стороне? И вообще, делать всё наоборот? В маленьком ресторанчике люди ели гречневую лапшу собу. Открытые окна выпускали наружу громкий чмокающий звук, с которым едоки засасывали лапшу. Это у нас фыркать за столом неприлично, а здесь неприлично есть собу тихо, хозяин обидится, решит — невкусно.

По тротуару шла женщина в кимоно. Ворот его горбился, приоткрывая шею и спину. Кимоно всегда сползает назад, а мы вырезаем декольте спереди, на груди. И талию женщины стараемся сделать как можно тоньше. Японки же накручивают толстый пояс, превращая талию в бочонок шире бёдер, а заодно окончательно скрывая и без того невидную грудь. Наверное, японцам нравится толстая талия. И чёрные зубы. Ведь совсем недавно замужние японки чернили зубы. А после объяснения в любви влюблённые отворачивались, а не бросались друг к другу, как у нас. По крайней мере, раньше так было. Через открытую дверь магазинчика было видно, как парень взял с полки журнал, начал листать его с последней страницы. Потому что японская книга начинается с конца. И страница читается с правого угла, а не с левого, как у нас. И пишут японцы сверху вниз, выстраивая вертикальные столбики иероглифов. Впрочем, писать горизонтально, в строчку они тоже умеют. Может, удастся всё-таки найти с ними общий язык? Удастся ли? Они даже таблички с названиями лабораторий в университете или кабинетов в поликлинике прикрепляют не на стену, а перпендикулярно ей, как закладки на книжной полке. И рубанком строгают к себе, а не от себя, как мы. И это ещё так себе, простенькие "наоборот". Есть и посерьёзнее. Мы поминаем покойника на девятый день, потом на сороковой, они — на сорок девятый. Значит, и после смерти японцы остаются другими? А уж при жизни и вовсе делают всё наоборот.