Милая Намико даже в день скорби готова была исполнить желание гостьи.

Японцам стоило бы на время Обона ввести одностороннее движение: пятнадцатого утром в сторону гор, шестнадцатого вечером — в сторону моря. К пяти часам японское единодушие обернулось мёртвой пробкой на шоссе. И на вокзале клубилась толпа. Билеты на электричку, идущую в национальный парк, продавали со скидкой по случаю Обона. Власти чтили народный обычай и не хотели на нём наживаться. В поезд они с Намико едва втиснулись. Кондиционеры задыхались, открытые окна не помогали — на улице было плюс тридцать. Ей захотелось выйти из вагона и навсегда забыть о плывущих огоньках и о японских традициях, имеющих такое количество приверженцев.

— Поезд пойдёт без остановок, — утешила чуткая Намико и непреклонно сжала губы, приготовившись терпеть.

На платформе приморского посёлка было не лучше, чем в вагоне: плотная, почти недвижимая толпа и душное дыханье моря. Полицейские подравнивали расползающуюся людскую массу, подталкивали её легонько к набережной. Всё пространство между отелями и морем, включая тротуары и даже часть дороги, было застелено синими циновками. Крошечные островки между ними заполняли тележки и палатки, торгующие съестным. Душный дым от ракушек и печёной кукурузы стелился над синим пластмассовым полем, на котором люди сидели, ели, пили и даже спали. К морю было не подойти. И нечего было надеяться увидеть ни плывущие огоньки, ни саму воду. Намико, не павши духом при виде людского нашествия, свернула к бетонной набережной. Конечно, в промежутки между циновками поставить ногу было нельзя, но можно было, изрядно постаравшись, не наступать хотя бы на еду, на руки, ноги. Люди на циновках на проходящих внимания не обратили, как на дело обычное. Произнеся в сотый раз "сумимасэн", она, наконец, увидела воду. Они устроились у выхода на мол, почти пустой. Сюда пускали за две тысячи йен желающих полюбоваться зрелищем с комфортом, сидя на стульях, по такому случаю выставленных на мол. Примоститься у самых ног продающего билеты удалось лишь подтянув колени к самому подбородку.

В семь, когда стало смеркаться, к мосту подплыла простая рыбачья лодка. Внутренность её светилась. Два мужика, споро орудуя, принялись выпускать за борт огоньки. Скоро к ним на помощь пришла другая лодка, наполненная светом, и через несколько минут вся бухта была усеяна светящимися точками. Выгрузившись, дядьки завели моторы и уехали. И не поплакали даже над плывущими огоньками, как красивая японка в кино. Потому что вряд ли в домах у дядек было столько покойников. Вряд ли вообще в здешних местах была такая жуткая смертность. Несколько огоньков волна прибила к набережной. Перегнувшись через каменный бордюр, она выловила один. Чего с ним церемониться, с ничейным! Пучок рисовой соломы был перехвачен посередине верёвочкой, расплюснут в два круга размером с блюдце, скреплённых по краям. Посередине стояла свеча, окружённая куском полиэтиленовой плёнки, измятой, наверное, специально, чтобы свет играл. Получился упрощённый вариант поминального фонарика, серийный, индустриальный. Толпа никакого интереса к огонькам не выказала, продолжая есть, пить и спать. Толпа ждала чего-то ещё. И в восемь это что-то грянуло. Над бухтой повис огромный фейерверк. Море огня, повторённое в воде, смешалось со светящимися точками плывущих огоньков… Намико встала, сказала рассудительно:

— Конечно, это красиво, но когда всё кончится, будет давка!

В понедельник в университете было пусто. Обон — это ещё и отпуска, японские отпуска, знаменитые своей краткостью.

— Отпуск в промышленности — две недели, но мы получаем деньги от налогов с производства, и потому наш отпуск должен длиться меньше, — Хидэо говорил, как государственный муж. И сожаления по поводу мизерности отпуска не выражал. Напротив, он считал длинное безделье непозволительным. — Я никогда не отдыхаю долго. Я просто добавляю к двум выходным три дня обона.

И Шимада собирался отдыхать четыре дня. И Кумэда сообщил ей, что нормальный отпуск в университете — неделя, но профессора обычно не используют и это время. Вопрос — как провести свой отпуск? — здесь не возникал. Что можно успеть за три — четыре дня? Отоспаться, поваляться на татами… Поехать к морю? В горы? На курорт? Сэнсэи улыбались.

— Это для богатых!

И недоверчиво слушали её рассказы про бедный русский народ, который отправляется к морю на двадцать четыре дня. Во взглядах японцев читалось недоверие. И осуждение — такие долгие перерывы в работе ведут к потере квалификации! А неразумные траты на поездки — к экономическим проблемам.

Шимада серьёзно выслушал её сетования на толчею на побережье, сказал строго, предупреждая насмешки:

— Многолюдные гуляния свидетельствуют о процветании страны!

Процветание… Пожалуй, летом в Японии оно чувствовалось особенно ясно — фестивали, фейерверки… Но лето уже кончалось. Короткое японское лето.

Запад есть Запад,

Восток есть Восток

И им никогда не сойтись…

Р. Киплинг

Посадили деревья в саду.

Тихо, тихо, чтоб их ободрить,

Шепчет осенний дождь.

Басё

— В последние годы мы уделяем большое внимание сотрудничеству с иностранцами, — говорил Хидэо. — Такова установка нашего руководства — мы должны перестать быть закрытой страной!

Хидэо пребывал в отличном настроении — он получил приглашение на приём, который устраивал президент университета в честь иностранных сотрудников. Мероприятие проводили ежегодно, но Хидэо участвовал в нём впервые. Приглашения удостаивались только те профессора, которые сумели привлечь в свою лабораторию много иностранцев, а у Хидэо в этом году работали китайский доктор Чен, корейский студент Чанг и профессор из России — она.

— Только самые активные в деле интернационализации сэнсэи приглашены на приём! — радовался Хидэо. — Это большая честь! Приём состоится в Кокусаи-отеле, лучшем отеле в городе!

По дороге в ресторан Хидэо заехал за ней. Рядом с мужем сидела нарядная, немного смущённая Намико. Её тоже пригласили. За особые успехи мужа в деле интернационализации. За окнами машины промелькнуло распластанное среди тёмных деревьев парка здание Кокусаи-центра. Кокусаи-отель, Кокусаи-центр…

— В последние годы в нашем городе появилось много новых домов с называнием "кокусаи", — говорил Хидэо, — по-японски оно означает "международный". Помните, я привёз Вас в Кокусаи-центр вскоре после Вашего приезда?

Она помнила. Хидэо сам проводил её в библиотеку, где ласковая девушка вручила ей карту города и красочный буклет, описывающий его историю. Денег девушка не взяла, только попросила записаться в регистрационной книге гостей. Карта была на английском языке, а буклет и вовсе на русском — такая забота о приезжем трогала. Потом она часто заходила в Кокусаи-центр. Место это было красивое — с мраморным фойе, с коврами в библиотеке, с деревянными куклами и лаковыми шкатулками в стеклянных витринах. Место это было приятное — мощные кондиционеры делали его тёплым в холода, прохладным в жару. Здесь можно было, устроившись в мягком кресле, посмотреть большой телевизор, всегда настроенный на новости СNN, или почитать газеты и журналы на многих языках. Правда, русского среди них не было. А ещё Кокусаи-центр был местом полезным — здесь на больших щитах вывешивались объявления. Кто-то, уезжая, дёшево продавал мебель, автомобиль, телефонную линию или велосипед. Кто-то, приехав, хотел что-то купить, снять комнату, найти приятеля, говорящего по-английски или по-японски. Японцы предлагали экскурсии по городу в обмен на беседы по-английски. Иностранцы обещали научить своему языку.