Рабочие, стоя вокруг ванны, делали то же самое — размеренно двигали руками вверх-вниз, обмакивая маленькие платки и большие куски ткани. Из ткани шили очень дорогие платья, продававшиеся в магазине при красильне.

— Ванна, кроме синего настоя травы, содержит ещё сахар и сакэ, — объяснял гид.

Василий потянул носом воздух.

— И правда, водкой пахнет, — он с сомнением покачал головой, — у нас это ремесло не привьётся, выпьют ванну. Да и муторно целый день макать.

Он вытер капельки пота со лба, устало опустил большие руки. А щупленькие японские рабочие, не достававшие Василию до плеча, продолжали макать без остановки.

— Чем дольше макаешь, тем ярче получается цвет, — сказал гид, но, посмотрев на измученного Василия, смутился и велел группе прекратить процесс.

Раздав пластиковые пакеты для мокрых платков, он посоветовал платки хорошенько постирать, чтобы смыть серую краску рисунка, высушить и прогладить. На этом технологический процесс заканчивался.

Ночевать иностранцев отвезли в старую японскую гостиницу. В ней не было кроватей, спать полагалось на татами. И кондиционера не было. В открытое окно душно дышало близкое море. Ворочаясь в бесплодных попытках уснуть, она вдруг вспомнила о платке. У входа в общую умывальную, расположенную в конце коридора, воевал с тапками Василий, пытаясь всунуть свои огромные ноги в узенький носочек с надписью "Туалет". Жалобное поскрипывание тонких половиц перешло в угрожающий треск, Василий махнул рукой и ступил на кафель босиком.

— Уснуть не мог, не привык я спать на полу. Пока ворочался, вспомнил про этот платок. Вот иду стирать. Надо его до ума довести да показать дома, чего я тут в японской водке накрасил…

На высокой насыпи — сосны.

А меж ними вишни сквозят, и дворец

В глубине цветущих деревьев…

Басё

— Вы поедете на Кюсю еще раз! — приказал Хидэо. Вас приглашает мой друг Такэда-сан.

Этот южный друг возник ещё весной. Тогда она помогла Хидэо отредактировать доклад для конгресса в Париже. Он принял помощь и через день принёс ей факс.

— Это — письмо от моего друга. Я просил его принять Вас на Кюсю, и он согласился. — Долг благодарности в Японии платили исправно. Пусть и не из своего кармана. — Вашу поездку оплатит Такэда-сан. Он сделает это с удовольствием!

Официальной целью её путешествия на Кюсю была названа лекция в институте Такэды.

Такэда ждал её в аэропорту Фукуоки — маленький, грустный.

— Я родился в Токио, — сообщил он немедленно. Словно боялся — вдруг гостья подумает, что он всю жизнь прозябает в провинции. Говорил Такэда только об одном: это — не почётно, это — не престижно, это — почти стыдно — жить в провинции! А в Токио было лучше всё: университет, магазины, рестораны, дома… В Токио была лучше также зарплата. К ней добавляли тридцать процентов, чтобы компенсировать столичную дороговизну. И даже на севере Хонсю, где жил друг Такэды Кобаяси, была надбавка, хоть и маленькая, шестипроцентная. На Кюсю не доплачивали ничего. Потому что власти считали жизнь в провинции недорогой.

— Конечно, здесь всё дешевле, но всё-таки надбавка не помешала бы! — горевал Такэда и почему-то шёпотом рассказывал о распродажах, на которых можно было купить дюжину яиц всего за десять йен. Местные цены Такэда знал хорошо, потому что долго жил без жены.

Двадцать лет назад Токийский университет, где работал молодой тогда доктор Такэда, послал его на стажировку в Германию. В то время многие молодые японские учёные отправлялись на Запад поучиться. Такэда уехал вместе с женой и дочерью.

— Это была прекрасная жизнь! — Такэда говорил тоскливо, как о потерянном рае. Говорил обильно, горячо. Словно ему очень надо было рассказать кому-то свою историю. Он рассказывал о шумных пирушках в своём английском доме. — Это обходилось совсем недорого, для гостей я всегда покупал дешёвое вино. — На этот счёт у него была целая философия: — Дома люди пьют дешёвое вино, а потому непривычного вкуса дорогого вина оценить не смогут.

Такэда весело жил в Германии целых шесть лет. И хорошо работал. Так хорошо, что ему предложили остаться. И Такэда очень хотел это предложение принять. Но его желания было недостаточно — требовалось позволение токийского начальства. И Такэда вернулся в Японию.

Начальник позволения на отъезд не дал. Такэда остался в Токио и скоро почувствовал, что ему запрещено не только уезжать, но и продвигаться по службе. Уволить работающего в Японии нельзя, но можно дать ему понять — дорога тебе закрыта. Уразумев, что профессорской должности в родном университете ему не видать, Такэда стал искать её в провинции. А вот почему на этом самом месте он не наплевал на своего босса и не уехал в Германию, Такэда не объяснял. Он только смущённо улыбался, потирая свой длинный острый нос.

— Мы, японцы, так не делаем!

Собрав немалую коллекцию отказов, Такэда получил, наконец, желанное место профессора в маленьком городке на Кюсю. Такэда уехал, а его жена осталась в столице — учёба дочери в провинции плохо повлияла бы на её будущее. Выпускнице провинциальной школы почти невозможно поступить в Токийский университет, а диплом, полученный в провинции, закрывает путь к хорошей карьере. Пока дочь училась в школе, а потом в университете, Такэда жил один. Восемь лет. И навещал семью раз в три месяца — чаще не позволял семейный бюджет — транспорт в Японии стоит дорого.

— Сначала мы поедем в город Кумамото смотреть замок. Я всегда везу своих гостей туда, — Такэда печально улыбнулся, — в нашем городке нечего смотреть.

На улице было плюс тридцать пять, руки оттягивал тяжёлый портфель, но сопротивляться было бесполезно — Такэда составил план её пребывания на Кюсю, ей оставалось его исполнять. Поезд на провинциальном Кюсю был старомодный, с прямыми, высокими спинками, но со свежей отделкой и с кондиционером. За окном побежали маленькие рисовые поля и большие посёлки. Поезд шёл на юг, держась западной кромки острова, и поля становились всё больше, посёлки — меньше. Через час они вышли на маленькой станции с большим арбузом на вывеске.

— Арбузы — местная гордость, — объяснил Такэда.

Но поехали они не на рынок, где продавались арбузы, а в замок. В такси были белые кружевные чехлы, неизбежные где бы то ни было в Японии. А вот веера пассажирам полагались только на юге — водитель в белых перчатках подал им два круглых пластмассовых лепестка. Веера пригодились — одному кондиционеру не под силу было справиться с жарой.

Белый замок плыл в воздухе над кудрявыми деревьями парка. Серебристая черепица его многоярусной крыши была такой новой, а побелка стен такой свежей, что казалось, вот-вот зажгут прожектора и начнут снимать фильм про самураев. Япония ухаживала за своей стариной так старательно, что старина пряталась подальше, вглубь. Ярусы замка внутри обозначались только галереями вдоль стен, середина уходила ввысь единым куполом, хранящим прохладный сухой воздух — старые мастера умели сделать дом приятным и без кондиционера. По стенкам, как в краеведческом музее, были развешены старинные мечи и черепки, портреты суровых японских начальников в плоских чёрных шапочках…

Камни площади возле замка забирали жар, отдавая прохладой. Асфальт же за воротами жадно впитывал солнечные лучи, наполняя воздух вонючим, липким жаром. Проваливаясь каблуками в размякшую мостовую, она брела вслед за Такэдой.

— Теперь поедем в Ваш город? — с надеждой спросила она, но Такэда отрицательно покачал головой, вздохнул.

— Да что там делать, в этом городе? — И покраснел, словно стыдясь, что живет в таком скверно месте.

Они пришли в японский сад. Две женщины в будке у входа продавали билеты. Трое мужчин за письменными столами в глубине комнаты с озабоченными лицами надзирали за их работой. Вернее, за её отсутствием — посетителей почти не было. Небольшой пруд и бегущий поток, петляющая тропинка и подстриженные шариками деревья — в саду имелось всё, что положено японскому саду. Излишеством была лишь невысокая, метров в пять, горка, с какими-то очень знакомыми очертаниями — срезанная вершина, гладкие склоны…