Теперь она знала, что за запах преследовал её с тех пор, как она приехала в Японию! Улица пахла плесенью. Лёгкий запах плесени пропитывал маленькие магазинчики, ресторанчики, жилые кварталы — все Японские острова. Плесень нашла питательную среду даже на бетонных стенах университета, пророла чёрными пятнами. Уборщица мыла стены, округло проводя тряпкой там, где доставала рука. Женщина была небольшого роста, и под потолком оставались некрасивые серые разводы.

— На Тихоокеанском побережье Японии гораздо больше солнечных дней, чем на побережье Японского моря, — встретил её Хидэо.

А она от всей души пожалела бедняг, которым жилось ещё хуже. Преимущества Тихоокеанского побережья — это всё, что знали университетские мужчины о проблемах сезона дождей. Пришлось идти в Шимин-центр к женщинам. Они велели купить для шкафов гранулы, впитывающие влагу, для татами — специальную жидкость на основе сакэ — оно убивает плесневые грибки. Алкоголь — страшная сила! И возможности его безграничны.

— И проветривайте! Перетряхивайте! Пылесосьте! Каждый день! Это сушит! — советовали дамы.

Так вот почему в последнее время дом прямо гудел от пылесосов! Вот почему японки на крошечных пространствах своих жилищ умудрялись работать целый день! Поди сохрани среди целого океана сырости пухлые футонги, нежные татами! Эта страна всё устраивала так, чтобы гражданам приходилось усердно трудиться. Тут если не трудиться, получишь дома грибные полянки. Плесенью порастёшь.

Вечером она, завернув в хозяйственный магазин, бодро вошла в квартиру, вооружённая до зубов. Напичкала шкафы гранулами, протёрла татами раствором. Bдыхая странный запах рисовой водки с грибной закуской, воцарившийся в квартире, она постояла среди комнаты, раздумывая, не сполоснуть ли в сакэ и кожаную куртку, а, может, заодно и докторский диплом? На душе у неё повеселело. Ну, сыро. И что? Что страшного в плесени, несущей в дом запах грибного леса? Она переставила настольную лампу с пола, где ей полагалось освещать читаемую на ночь книгу, на низенький столик. По зелени татами рыжим кольцом расползалась ржавчина. Откуда? Лампа сплошь пластмассовая! Но сырость нашла тонюсенький железный ободок на подставке. И под железным стулом оказалась ржавчина — с ножки крошечной чешуйкой откололась краска. А пятно осталось нешуточное. Ну и мерзкое же это время — сезон дождей!

Некуда воду из чана

Выплеснуть мне теперь…

Всюду поют цикады!

Оницура

— Двадцать пятого июля дожди прекратятся! — пообещали японцы. — И точно, как обрезало. — Первая неделя после сезона дождей всегда самая жаркая.

И, как по писаному, двадцать шестого грянуло тридцать, двадцать седьмого ртутный столбик выполз ещё выше и кисло провис около тридцати трёх. В этой странной стране всё подчинялось расписанию. Даже погода.

— Вы собираетесь поехать на конференцию на Кюсю? Когда она начинается? — спросил Хидэо.

Она ответила небрежно:

— В двадцатых числах августа…

Брови Хидэо взметнулись удивлённо.

— Что значит в двадцатых числах? Вы должны знать дату точно! Вы должны планировать свою жизнь! И точно следовать плану. Вот, смотрите!

Хидэо открыл свой толстый ежедневник.

— У меня всё распланировано на несколько месяцев вперёд!

Страница под названием "декабрь" была густо исписана. Сэнсэй заранее знал даты собраний, заседаний, день своей поездки в Англию, время вылета и название гостиницы, где он остановится. Да, в Японии можно в июле распланировать жизнь на декабрь. Тут всё приходит, когда положено: цветенье сакуры, жара, зарплата… Хидэо точно знал, когда пойдут дожди и сколько денег будет на его счету через десять лет. Бедному Хидэо, избалованному своим разлинованным миром, весь остальной неяпонский мир, должно быть, казался хаосом. Он, приученный к расписанию, пропал бы в этом мире… И наверняка не выжил бы в России, где дожди лились, когда попало, и мало кто знал, на что он будет жить завтра. Что сделал бы Хидэо, потеряй он в одночасье, как русские в начале девяностых, все деньги в банке? Как стал бы он планировать свою жизнь, если бы ему, как русским, по году не платили зарплату? Или платили бы такие крохи, на которые нельзя прожить? Что сделал бы он? Выбросил ежедневник? Или выбросился сам?

— Учитесь у меня! — Хидэо улыбался покровительственно.

— После сезона дождей у нас начинается лето! — сказали японцы.

Собственно, летом здесь называли только конец июля и август. А всё, что до того, вроде как и не лето вовсе. Сезон дождей, понятное дело, летом не назовёшь, хуже зимы. Но и первая половина июня — сухая, солнечная — здесь тоже не лето, а так, ни то, ни сё, междометие в ожидании дождей. Настоящее лето начиналось только теперь. Японское лето. Город окунуло во влажную жару. Горожане повесили на шею полотенца, словно собрались почаёвничать всерьёз у самовара. Полотенце стало неизбежной деталью костюма горожанина. И стоило им пренебречь, как заливало потом глаза и промокала насквозь одежда у шеи. Ни о каких носовых платках не могло быть и речи, их не хватало даже на пять минут, и полотенца-то едва справлялись. Строгие мужчины в дорогих костюмах умакивали ручьи, льющиеся по лицам, нимало не стесняясь махрового полотенца не шее.

Но от пиджаков и галстуков никто не отказался, в полном согласии с русской пословицей "дрожать дрожи, а форс держи". Работяги в отличие от вяло передвигавшегося беловоротничкового люда, предпочитали повязать полотенцем лоб. Магазины положили под руку продавщицам стопки махровых салфеток — белых, розовых, голубых… Только самые отчаянные, самые красивые красавицы держались до последнего, защищаясь вместо полотенец тальком. Но их нежные шейки быстро становились полосатыми от ручьёв пота, проложивших чёрные полосы среди белой, скатавшейся неряшливыми шариками пудры. Дамы укрылись зонтиками. И не только ради красоты — солнце пекло, прожигая голову насквозь, едкое японское солнце. Магазины убрали подальше дождевые зонты и выложили на видное место солнечные — светлые, вышитые кремовым шёлком, с деревянными ручками в виде капли. Другим сезонным товаром стали шляпы из цветной соломки: белой, красной, оранжевой, зелёной. И эффектной чёрной. Но кокетливые шляпы раскупали вяло — японки и японцы предпочитали матерчатые панамки — серые, унылые, с опущенными полями.

Набухшие водой окрестные холмы отдавали влагу душной дымкой. Влажный воздух размыл яркие краски, и Япония стала как зеленоватая жемчужина. Красиво! Смотреть. А жить?

— Иностранцы плохо переносят нашу влажную жару, — стращали японцы и советовали купить махровую простыню, чтобы не просыпаться в луже пота.

Дальше следовали рассказы о тепловых ударах, обмороках и скорой помощи, увозящей непривычных белых людей в больницу, под капельницу. Её собственное тело отяжелело, голова налилась свинцом и закружилась. Дома она часами лежала неподвижно на голом татами, глядя в потолок. При попытке встать на этом самом потолке начинали плясать подозрительные красные искры. Сезон дождей казался милым воспоминанием — подумаешь, плесень!

Походы в супермаркет стали немыслимы, в город — тем более. Продукты пришлось покупать в соседнем Сэвэн-илэвэн. Да и какая еда в такую жару? Разве что холодненькое, мокренькое тофу. В этом же магазинчике под свежими струями кондиционера коротала она особенно невыносимые, особенно душные ночи, пренебрегая недоумёнными взглядами сонного продавца. Жизнь стянулась в комочек: дом — работа. Она передвигалась короткими перебежками от домашних сквозняков до университетских вентиляторов. Кондиционеров здесь, на севере Хонсю, не полагалось ни в университете, ни в домах, разве что в самых богатых. И в магазинах, конторах, банках. И в транспорте. Автобусы стали спасением. А путь от дома до остановки — настоящей мукой. Пять минут ходьбы превращали платье в мокрую тряпку. Но на работу ходить было надо. Японское лето — время рабочее.