Доктор Ашок не обратил внимания на мою реплику.

— Общество, ослабленное наркотиками и фальшивой верой в таинственный конец света, не может защитить себя от коммунизма. Псевдо-Калки — агент… — Доктор Ашок осекся. — Именно это мы и должны выяснить, моя дорогая леди. России? Китая? Вьетнама? Кореи?

— А почему не Кубы? ЦРУ считает…

В этот момент «Боинг-747» дрогнул, провалился в воздушную яму, и в салоне прозвучал голос капитана:

— Внимание, ребята, мы проходим атмосферный фронт. Прошу пристегнуть ремни, а членов экипажа вернуться на свои места.

Самолет начало мотать из стороны в сторону, и я испугалась, что вот-вот умру. Раньше я испытывала это чувство только тогда, когда летел кто-то другой. Но доктор Ашок продолжал пить. Как ни странно, он не расплескал ни капли. И продолжал объяснять, объяснять, объяснять… Он подозревал, что Калки — советский агент. По его мнению, было очень подозрительно, что Калки объявился именно в Непале — буферном государстве между врагом Советов Китаем и предполагаемым другом Советов Индией. Он сравнивал Келли с преподобным Сан Муном, другим мессией, работавшим в Соединенных Штатах. Считалось, что преподобному Сан Муну платит правительство Южной Кореи, которому платит американский конгресс, члены которого, в свою очередь, получают взятки от южнокорейцев.

Доктор Ашок был из той породы людей, которым нравится связывать все на свете. Я придерживалась противоположного мнения. Я признавала только ощутимые связи. Но, с другой стороны, я достаточно подозрительна. Я понимала, что доктор Ашок не случайно оказался моим спутником. Догадывалась, что он хочет использовать меня, чтобы получить информацию о Калки. Прошу обратить внимание: я с самого начала была уверена, что он — агент ЦРУ. Иначе зачем бы ему понадобилось носить этот дурацкий парик?

В Нью-Дели я прилетела, выжатая как лимон. Совершенно дезориентированная (точнее, дезоксидентированная)[9], я вместе с доктором Ашоком ехала на машине от аэропорта до гостиницы. Узкие улицы были заполнены смуглыми уродливыми людьми. Доктор Ашок махал им рукой, как будто он был далай-ламой. На западе стояла все еще яркая луна. Рассвет был бледно-розовым. Воздух пах древесным дымом, карри и навозом. Если бы о путешествии, проделанном в наркотическом бреду, можно было составить отчет, то Нью-Дели был бы как раз таким случаем.

На бледно-зеленой лужайке у гостиницы «Оберой-Хилтон» торчали розовые фламинго. То ли розовыми их делал восход, то ли я бредила и никаких фламинго — ни розовых, ни серо-буро-малиновых в крапинку — не было и в помине. Как и лужайки.

Я прошла прямо в свой номер, где обнаружила четырех красивых девушек в сари. Они просто стояли там, хихикали и ничего не делали. Думаю, они были горничными, иностранными агентами или продуктом моего воображения. Я шуганула их из номера. Не раздеваясь, легла в постель. И уснула.

Шесть часов спустя у моей кровати зазвонил телефон. Я закинула руку за голову и взяла трубку. Откуда-то издалека донесся юный женский голос, с американским акцентом произнесший то, что показалось мне нечленораздельным набором слогов:

— Миссис Оттингер? Это Лакшми.

Я все еще находилась в плену кошмара. Мне снились розовые фламинго, желто-белые зубы доктора Ашока и Арлен, стоящая рядом с бассейном в форме желчного пузыря. На Арлен было ожерелье из зубов доктора Ашока и больше ничего, если не считать вечной невротической морщинки, вызванной рекламой кофе «Джедда». Когда раздался звонок, один из фламинго изогнул шею и превратился в телефон. Я вздрогнула и поднесла к уху птичий клюв. Фламинго прошептал:

— Я жена Калки. Я внизу, в вестибюле.

— Не подходите близко к фламинго, — сказала я. — Они могут быть опасными. — Тут я проснулась, отменила упоминание о фламинго и сказала жене Калки, что я спущусь к ней, как только приму душ и переоденусь. Что и сделала. То есть надела платье. Я была слишком измучена и не в том настроении, чтобы одеться по-мужски. После сна у меня было такое ощущение, что я могу пройти сквозь стену.

В вестибюле под пальмой в горшке стояла светловолосая американка в пурпурном сари, державшая в руке белый лотос. Настоящий лотос. Без счастливых номеров внутри. Рядом находилась витрина с уродливыми медными ожерельями.

Едва я вышла из лифта, как женщина направилась ко мне. Когда я протянула руку, она сложила ладони и поклонилась. Таким оказалось мое первое знакомство с индийским «пранам», то есть приветствием. Я тоже поклонилась.

— Пранам, — сказала Лакшми.

— Привет, — ответила я.

— Присядьте, миссис Оттингер.

— Спасибо… Миссис Калки?

— Зовите меня Лакшми.

— А вы меня — Тедди.

Мы сели на диван. Большинство постояльцев ушло на ленч. Вестибюль выглядел весьма экзотично: медь из Бенареса, яркие мозаичные плитки, пальмы в горшках, ветки которых шелестели в потоках ледяного воздуха, источаемых плохо отлаженным кондициднером. За десять лет скоростных полетов из одной точки земного шара в другую я узнала большинство международных отелей и ненавидела их попытки поддерживать равновесие между типично американскими неудобствами, предписанными святым Конрадом Хилтоном, и ужасными местными требованиями к цвету. Нью-делийский «Оберой-Хилтон» был классическим примером такого сочетания.

Как ни странно, несмотря на то, что я облетела весь земной шар, до прошлого года я ни разу не была в Париже — единственном городе, по-настоящему возбуждавшем мое воображение. Я могла побывать в нем несколько раз — по пути в какое-нибудь другое место. Но я решила: нет. Подожду, пока не влюблюсь. И прошлым летом все-таки совершила это путешествие. Но я отвлекаюсь. Достаточно сказать, что я оказалась достаточно романтичной, чтобы смотреть на Париж не из окон отеля «Хилтон», а видеть его влюбленными глазами. Я уверена, что в предыдущей жизни была француженкой. Учась в Беркли, я получила премию за перевод первых двух глав «Человека, который смеется». Какой была бы моя жизнь, если бы я получила степень магистра не в области технических наук, а по французской литературе? Или не вышла бы замуж за Эрла-младшего? Если бы я… была кем-то совершенно другим? «Consoletoi, tu ne me chercherais pa si tu ne m’avais trouvé». Снова Паскаль: «Утешься; ты бы… никогда… не искала меня, если бы уже не нашла». Я бы никогда не стала этой ненавистной личностью (его слово, не мое), если бы эта личность не нашла меня сама.

Лакшми улыбалась. Она была застенчивой или казалась такой.

— Вы прихватили с собой, — неожиданно спросила она, — свое удостоверение летчика?

Я удивилась.

— Да. Но я здесь как журналист, а не…

— Вы умеете летать на «Лирджете»?

— Конечно. Но я здесь затем, чтобы получить интервью у вашего мужа.

— Конечно. — Лакшми была уменьшенной копией молодой Грейс Келли в «Последнем шоу». — Но Калки хотелось бы, чтобы вы помогли ему. Как летчик…

— Богу нужна помощь? — Эта реплика была явно заимствована у Арлен. — Извините. Надеюсь, вы не сочтете меня бестактной. — Лакшми с самого начала показалась мне привлекательной. Как женщина и как… Лакшми.

Она продолжала улыбаться.

— Тедди, бог требует от нас многого. Мы только что купили «Лирджет». Он стоит здесь, в аэропорту. Вчера я приехала из Катманду, чтобы забрать его. Но у летчика началась дизентерия. А второй пилот не умеет летать на таких самолетах. Так что вас мне сам бог послал. Вы поможете нам, правда? Сядьте за штурвал «Гаруды». Пожалуйста.

— Меня легко убедить. — Тем более такой красивой девушкеу мысленно добавила я. — А что такое «Гаруда»?

— Согласно легенде, так звали огромную птицу, на спине которой обычно летал Вишну. Я подумала, что это имя подойдет «Лирджету». Надеюсь, мы вам понравимся.

Не успела я пылко согласиться, как нас прервал доктор Ашок. Он шел к нам и мерзко улыбался. Парик косо сидел на его голове.

— Мадам Оттингер! Вы проснулись! И уже нашли друг друга! — Доктор Ашок метал в нас восклицательные предложения; видимо, он тоже прошел школу Вейса. Теперь я была как никогда уверена, что он — агент правительства. Прежде всего, он узнал Лакшми. Но я не встречала в прессе ни единого упоминания о ней. Тем более фотографии.