— Может быть, он действительно бог? — Эта история начинала казаться мне забавной.

Выхлопы реактивных самолетов образовали над пальмами трапецию.

— Но если он бог, — рассудительно спросил Морган, — чего он хочет? У него и так все есть.

— У Нельсона Рокфеллера тоже было все, но он еще хотел стать президентом. Боги всегда чего-то хотят. Хотят, чтобы ты жил, подчиняясь «золотому правилу», но, будучи всемогущими, не позволяют тебе делать это, потому что такое поведение испортило бы им игру. — В частности, это было справедливо для первоначального бога моих родителей, вспыльчивого старого брюзги Иеговы. За несколько лет до моего рождения супруги Гехт сменили Иегову на Мэри Бейкер-Эдди, бунгало в пригороде Сан-Диего и клуб, открытый только для гоев. В результате еврейскими у нас остались лишь носы. Отец умер, убежденный в том, что смерти не существует. Согласно моей теории, Мэри Бейкер-Эдди тоже не существовало, потому что смерть есть. Это уж как пить дать.

— Как бы там ни было, — сказал Морган, снова садясь на своего любимого конька, — самое главное — это деньги. Откуда они берутся? Почему он позволяет себе посылать детей на улицы раздавать брошюры, цветы и отказываться от денег?

— О’кей, Морган. Ты меня заарканил. Я стану Теодорой Оттингер, женщиной-репортером. Орианой Фалаччи Западного Голливуда. Но почему? Почему из всех профессиональных журналистов, рыщущих вокруг, он хочет говорить именно со мной?

— Ну, он говорит, что читал «За гранью материнства».

— Тогда ты должен был послать к нему Германа В. Вейса.

— Нет. Тебя. И только тебя. — Профессиональный острый взгляд Моргана сменился искренне растерянным. — Слушай, малышка, я удивлен не меньше твоего. Я даже отправил ему телекс и предложил встретиться с Норманом Мейлером. Сама знаешь, Мейлер писать умеет. Ответ был: «Оттингер или никто».

— Значит, Оттингер. О’кей. — Мы пожали друг другу потные руки, после чего я вытерла ладонь уголком полотенца Моргана. Он сказал, что свяжется с моими литературными агентами в офисе издательства «Уильям Моррис». И что передаст мне всю информацию о Калки, которую сможет найти.

На груди Моргана отпечаталась перевернутая статья «Проведите свой отпуск на Карибах».

— Привет, ма! — Тесса крепко обняла меня. Потом я обменялась рукопожатием со своим бывшим супругом Эрлом Оттингером-младшим.

— А где Эрик? — спросила я.

— У врача. Проходит тест на аллергию.

— Это уже третий.

— Тедди, они ему необходимы. Мальчик очень уязвим. Он слишком многое испытал. Как и все мы.

Я напомнила себе, что не должна устраивать сцену из-за денег. Особенно при Тессе, очень хорошенькой. От «заячьей губы» почти не осталось следов, и я порадовалась, что часть моих исчезнувших денег была потрачена с умом. Затем Тесса оставила нас с Эрлом-младшим наедине, или, как выразился бы Г. В. Вейс, «бросила на произвол судьбы».

— Мартини?

Я согласилась, потому что бокалы были уже наполнены.

Я осмотрела комнату, не в силах поверить, что провела восемь лет — лучшие (точнее, худшие) годы своей замужней жизни — в этом доме на склоне пыльного холма, за которым раскинулся Тихий океан и застроенная роскошными виллами Санта-Моника.

Вообще-то я пью мало, но тут осушила бокал с мартини в два глотка. Так на меня действовал Эрл-младший.

— Как дела на работе? — спросила я, привыкшая каждую полночь задавать этот дурацкий вопрос, когда он возвращался, уставший (как он говорил) гнуть спину в своей риэлторской фирме, а на самом деле лишенный остатков не слишком обильной сексуальной энергии той или иной девицей, служившей в массажном салоне на бульваре Мелроуз, постоянным клиентом которого он был начиная с шестьдесят восьмого года. Я знала это. Владелицей салона была бывшая рок-певица из Нью-Йорка, дружившая с Арлен. Она говорила нам, что девушки считают визиты Эрла-младшего шуткой и жалеют меня. Девушки были славные. Теперь я сомневаюсь, что были времена, когда мне нравились мужчины.

— Паршиво, — привычно ответил Эрл-младший. Он пополнел, но, слава богу, больше не носил бусин и стригся коротко. В прошлом феврале все мы боролись с контркультурой; борьба с контрконтркультурой эпохи Джимми Картера[2], то есть попыткой восстановить моральные ценности евангельских христиан, была еще впереди. Для будущих историков нашей культуры рассказываю то, чему была свидетельницей года полтора назад на одной вечеринке в Лонг-Бич. К мужчине, с которым я разговаривала, подошла девушка и заявила: «Привет! Я Беттина. Я родилась под созвездием Рыб. Я люблю здоровую пищу, водный спорт и рабство». Позже меня осенило, что это было знамением скорого конца света и воцарения Великой Анархии. Джонсон[3]? Нет. Александр Поп[4]. Правда, как выяснилось впоследствии, мировая тьма хоронит отнюдь не все. Впрочем, воздержусь от преждевременных намеков.

Ты всегда так говоришь. Но сейчас недвижимая собственность переживает бум. Я читаю газеты.

Эрл-младший уставился на меня с ненавистью. Конечно, я не могла его осуждать. Когда-то я была миссис Эрл Оттингер-младшей, женой, матерью, домашней хозяйкой и только отчасти летчиком-испытателем и лауреатом престижной премии. За чем волей-неволей последовали операция, книга и развод. В один прекрасный день я стала новой Амелией Эрхарт. Оставила позади мужа, детей, перерезанные трубы. В тот чудесный год, согласно результатам опроса Института Гэллапа, я была девятой в списке самых знаменитых женщин мира.

Честно говоря, Эрл-младший никогда не воспринимал это всерьез. Но ведь и я никогда не воспринимала его всерьез. Доктор Менджерс, одно время бывший моим психоаналитиком, был уверен, что я стала летчиком-испытателем, стремясь оторваться от земли, от собственной способности к деторождению, от Эрла-младшего и детей, которых никогда не хотела. «Неужели я когда-то что-то испытывала к этому человеку?» — думала я, видя сквозь блаженную пелену первого бокала мартини бледный двойной подбородок своего экс-супруга.

На моих глазах были слезы. У него — тоже. Любовь? Нежность? Сожаление? Нет. Это был раздражающий веки смог, тянувшийся вверх по ущелью Санта-Моника от Тихоокеанского скоростного шоссе. Окись углерода от десятков тысяч легковых машин, бампер к бамперу ехавших с юга на север и с севера на юг.

Мы вытерли глаза, высморкались в бумажные салфетки для коктейлей, которые я купила на распродаже три года назад, и дружно прокляли смог.

— Что поделывает Арлен? — Эрл-младший ненавидел Арлен и подозревал ее во всех смертных грехах.

— Пытается стать продюсером фильма об Амелии Эрхарт.

Эрл-младший фыркнул… Впрочем, изданный им звук был больше похож на цыканье зубом.

— Дальше можешь не рассказывать, — посоветовал он.

— Не беспокойся. Я и так молчу.

— Я слышал, ты собиралась выступить в конгрессе с речью о необходимости остановить прирост народонаселения. — Это означало начало ссоры. Мы всегда спорили о перенаселении и необходимости установить равновесие в биосфере. Эрл-младший думал, что у нас всего полно. Я же знала, что у нас нет ничего. За исключением людей. Тех четырех-пяти миллиардов, которые существовали на Земле в прошлом феврале, было слишком много. Поэтому я при первой же возможности сунула в бочку меда свою ложку дегтя, опубликовав статью, которая была выжимкой из «За гранью материнства». Главными пророками того дня были доктор Пауль Эрлих, доктор Барри Коммонер и летчик-испытатель Тедди Оттингер. Мы говорили с глухими. Но все же говорили.

— С этим покончено, — сказала я. — Я получила новую работу.

— Неужели наконец решила остепениться? И когда это случится? — Эрл-младший изо всех сил старался пробудить во мне чувство вины. Иногда ему это удавалось. В конце концов, он был отцом моих детей, причем куда лучшим отцом, чем я — матерью. Даже в прежние дни я всегда куда-то торопилась, изучала технику и воздухоплавание, испытывала самолеты и оставляла Эрла-младшего присматривать за ребятишками, вечно больными то ветряной оспой, то какими-нибудь другими детскими болезнями. Но это действительно были его дети. Он хотел их. Я — нет. Догадываюсь, что именно поэтому я постоянно испытывала чувство вины. Отвергая условности, я шла против собственной природы. Но у всех нас одна жизнь. Каждый получает то, что заслуживает. Я жила в соответствии с этим лозунгом. И живу до сих пор.