Потому-то черные и взяли другого коня, не видя непосредственной угрозы и увеличивая материальное преимущество.

Но теперь их ошеломляет новый удар слона (копьеносца), грозящего непосредственно черному королю.

1… Ф: g4 2. С: сб!

Слона приходится брать, ибо отход короля 2. Kpf7 ведет к разгрому черных — 3. d6 — и уже не спастись. Попытка же ввести в бой ферзя обречена — 2… Ф: f5. 3. С; d7 + Kpf7 4. Kd8+ — и выигрыш белых! Если же 2… Ф: h5, то 3. С: d.7 -Ь Kpf7 4. d6 и черные или теряют ферзя, или получают мат ферзем на. f7. Но чем взять дерзкого слона? Если конем 2… К: сб, то последует 3. dc de 4. Kd8 Фс4 5. Ф: с4 be 6. еб с выигрышем. Или 4… 0g7 5. Феб и мат следующим ходом. Безопаснее взять слона пешкой: 2… dc

Но теперь освободился путь для броска белой пешки с серьезной угрозой черному королю:

3. d6.

Взятие этой пешки развязывает неотразимую атаку белых: 3… ed (Диаграмма 2.) 4. cd С: d6 5 ed Og3 6. Kf4 (Диаграмма 3.) Ф: f4 7. Феб + 4- Kpf8 8. КрЬ7 иучерных нет удовлетворительной защиты. Если 8… Фе5, то 9. d7 Ф: еб 10. fe Кре7 11. Крс7 и выигрывают.

Вот почему Корченный Тартар вынужден был вмешательством ферзя отвести удар белой пешки (стрелы) с поля d7.

3… Odl.

Но белые планомерно освобождают диагональ для действия своего ферзя, чтобы провести комбинацию «удушения» черных.

Ферзь черных уже не контролирует поле g7, и Геракл может пожертвовать сначала на g7 коня, а потом на f7 ферзя (героя!).

4. Kg7 + С: g7 5. ФГ7 + Кр: f7 (Диаграмма 4.).

Итак, король белых остался один на доске против черного воинства: короля, ферзя, ладьи, слона и дЈух коней! По рассказу слепого грека, царю светлых предстоит целых семь ходов и один ход быть в поле одному, вооруженному лишь «стрелами» (пешками!), и не только выстоять, но и победить противника!

6. еб -Ь Kpf8 7. d7 — вот он, смертельный зажим!

Оказывается, и один в поле воин!

Тартар делает попытку вырваться хотя бы конем.Но у Геракла мертвая хватка…

7… Ь4 8. а4.

Тартар лукав и пытается оплести противника коварной сетью. 8… Ь3!

Никак нельзя сейчас 9. (18Ф? Ф: d8 10. Кр: d8 be, и Геракл повержен! Но сила великого героя не только в гневном напоре, но и в ледяном спокойствии:

9. cb КЬ5 +

Тартар отдает своего коня, идя на все!

10. ab cb 11. d8Ф + + Ф: d8 + 12. Кр: d8 b4! (Диаграмма 5.).

Вот каково дно черного замысла! Сыграй здесь Геракл торжествующе 9. сб? и черным пат — ничья, закрывающая герою путь на светлый Олимп!

Однако Геракл настороже и не оставляет врагу никаких шансов. Своим тринадцатым ходом он завершает свой тринадцатый подвиг.

13. Крс7!

Черный король распатован, и белая пешка неизбежно пройдет на край доски, матуя черного короля.

Вот здесь богиня победы Ника, очевидно, и опустилась на игровое поле, коснувшись крылом Геракла.

Корченный Тартар скандалил, пытаясь доказать, что план Геракла был ложным и опровержению помешал бог Гипнос, усыпивший бдительность Корченного Тартара.

Тогда богиня Каисса показала, что, если бы Корченный Тартар на восьмом ходу играл иначе, это не помогло бы ему:

8… Ф: h5 (Диаграмма 6.) 9. d8Ф + Фе8 10. h5!

Но, конечно, не 10. Ф: е8, как показывал Корченный,после чего ему хотелось 10… Кр: е8 11. h5 Cf8! 12. Kpb7 Kpd8 13. Кр: а7 Крс7 — и ничья! При внимательной же игре будет совсем не так!

10… КЬ5 + 11, ab ЬЗ 12. cb cb 13. Ф:е8+ и снова выигрыш на тринадцатом ходу!

Поскольку мне после двадцатилетних усилий удалось воспроизвести на шахматной доске «шахматную Трою», описанную «ожившим Гомером XX века» — битву богов на склоне Олимпа, во мне утвердилось убеждение, что шахматная игра, завезенная с Востока, была известна и древним грекам, найдя даже свое отражение в одном из мифов. И возможно, что старинные ограничения действий фигур были последующими искажениями ее первоначальных «божественных» правил, восстановленных ныне полностью.

Пусть это лишь гипотеза, но, может быть, она придется кому-нибудь по сердцу!

Археолог Детрие стоял на берегу Нила и кого-то ждал, любуясь панорамой раскопок. Кожа его от загара так потемнела, что не будь на нем светлого клетчатого костюма и пробкового шлема, его было бы трудно признать европейцем. Впрочем, черные каленые усы делали его похожим на Ги де Мопассана. Непринужденность гасконца и знание местных языков, арабского и в особенности языка, на котором говорили феллахи, сходного с языком древних надписей, столь дорогих археологам, позволяли ему здесь быстро сходиться с людьми. Например, с самим пашой, от которого зависела выдача разрешений на раскопки в Гелиополе.

Важный чиновник в неизменной своей феске, от которого зависело разрешение на раскопки в Гелиополе, был с археологом Детрие приторно вежлив. Он гордился тем, что вызубрил наизусть весь Коран, не понимая в нем ни единого арабского слова, что не мешало ему держать в повиновении арабов. Паша неимоверно тянул, угощая француза черным кофе, сносно болтая по-французски и распрашивая у него о парижских нравах на плац Пигаль. В душе он, конечно, презирал этих неверных гяуров за их постыдный интерес к развалившимся капищам* старой ложной веры. Но он обещал европейцу, обещал, обещал… Однако разрешение на раскопки было получено лишь после того, как немалая часть банковской ссуды, выхлопотанной парижским другом археолога графом де Лейе, перешла от Детрие к толстому паше. Таковы уж были нравы сановников Оттоманской империи, во владениях которой скрещивались интересы надменных англичан и алчных немецких коммерсантов, требовавших у пирамид пива и привилегий, обещанных в Константинополе султаном.

[*Капище- языческий храм.]

Впрочем, Детрие мало волновало это соперничество. Как историка его интересовала больше былая борьба фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать.

1912-й год был отмечен этим выдающимся достижением археологии. Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал здесь холм, чтобы сохранить четырехугольные колонны и сложенные из камней стены с бесценными надписями на них. Но сохранил их не разум, а забвение и ветры пустыни.

Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Жрецы Ра — и математика?! Это открывало многое.

Об одной из таких надписей, выбитой иероглифами на гранитной плите в большом зале, и сообщил Детрие в Париж своему другу математику, который пообещал приехать на место раскопок.

Его-то и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего думал он увидеть всадника в белом бурнусе, подскакавшего на арабском скакуне в сопровождении туземного проводника в таком же одеянии.

Впрочем, не его ли друга можно было встретить в Булонском лесу во время верховых прогулок знати всегда экстравагантно одетым? На голове у него был то цилиндр, то турецкая феска, то индийский тюрбан. Ведь давно уже он прослыл тем самым чудаковатым графом, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул. Кстати, в этом он был не так уж одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).

Детрие и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Они вместе гуляли по бульвару Сен-Мишель и встречались на студенческих пирушках, пили вино, пели песни и веселились с девушками.