Его всегда преследовало первое мимолетное впечатление от ее хрупкости. В памяти остался один очень болезненный образ: десятилетняя Райли, моргая, в удивлении смотрит на него, а от брови по щеке бежит струйка крови. Да, он пытался сделать ей больно, но не верил, что способен на это. Для него она не была обыкновенным человеческим существом. Ей нельзя было сделать больно. Он хотел выкрикнуть ей эти слова, и что виновата она сама. Он злился на нее за это. Ему было ее не жаль.

Они встали, чтобы уйти. Она сказала, ей куда-то надо. Ошеломленный, он пошел за ней следом, не желая выходить в мир с осознанием того, что ему стало известно. Ему не хотелось ее отпускать, чтобы не остаться одному и не потерпеть крушение.

— Ты думаешь попробовать получить новое? — спросил он напряженным голосом, который сам с трудом узнал.

— Я не уверена, что хочу новое.

«Что? Что это значит? Что произойдет, если ты не захочешь?» Он шел за ней по улице, терзаемый вопросами, которые, как он знал, она не хотела от него слышать. Она спустилась на несколько ступеней во вход метро.

— Увидимся, — сказала она.

Она желала удостовериться в его слабости почти так же сильно, как он — в ее.

— Когда это случилось? — спросил он.

Голос у него прерывался, и ему было стыдно себя самого. Потом он на минуту задумался.

— Что?

— Неважно, — бросил он вслед ее удаляющейся спине.

Он догадался, что и так знает.

Позже, в тот же вечер, Пол позвонил в их квартиру. Когда ему ответил Итан, он почувствовал облегчение.

— Это Пол, — сказал он.

Он сидел за письменным столом, выковыривая кусочек красного воска, который давным-давно к нему прилип. Сколько он ни пытался, воск никак не отставал.

— Привет, Пол, — сказал Итан бодрым тоном, стараясь скрыть крайнюю усталость в голосе. — С кем ты хочешь говорить?

— С вами.

Итан несколько мгновений молчал.

— Хорошо.

— Я хотел сказать, что мне очень жаль.

Итан помолчал еще немного. С обеих сторон было много такого, о чем можно было бы пожалеть.

— Когда пару недель назад вы пришли меня повидать, я не стал вас слушать.

— Ты спешил. Ничего страшного, — сказал Итан. — Как ты говорил, надо было мне позвонить.

— Нет. Я должен был дать вам возможность высказаться.

Итан вздохнул.

— Что ж. Считай, что я тебя простил.

Итан всегда был с ним слишком уступчивым. Он полагал, что, если будет дружелюбным, если будет прощать Полу его промахи, то Пол, чувствуя свою вину, не станет его ненавидеть. Он думал, что, бесконечно прощая, он заставит Пола простить самого себя.

— Я этого не заслуживаю, — сказал Пол. — Понимаете, когда я вас увидел, то подумал, вы пришли мне что-то предложить. Игру Mets, билет на концерт или что-то типа того, что вы обычно предлагали. Теперь я понимаю, вы могли прийти, чтобы меня о чем-то попросить. Хотел бы я дать вам то, что вам необходимо.

Казалось, Итан на секунду положил трубку. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал несколько приглушенно.

— Спасибо, Пол. Очень признателен.

Когда к первому мая наконец-то потеплело, Пол вернулся в дом на Файер-Айленд. За четыре дня он прослушал более сотни альбомов. Он крутился во вращающемся кресле. Сидел на ковре. Много размышлял о Райли.

Он аккуратно запаковал для себя в коробку сорок два альбома — в основном те, что пробуждали воспоминания, вроде Джонни Митчелл[12], «Йана и Сильвии»[13], «Godspell»[14]. Он увидел обложку альбома Джонни Митчелл, на которой она изображена голой со спины. Он вспомнил, как пялился на нее в детстве. Он разыскал альбом песен дельфинов и китов и отложил его для Райли. Остальные он разложил по коробкам. Может быть, продаст их через Интернет на сайте «eBay» или кому-нибудь отдаст. Ему не хотелось больше возиться с вещами из музея Робби.

Пол выбросил семь мешков всякого хлама. Это принесло ему большое удовлетворение. Чем больше времени он проводил с вещами отца, тем менее далекими и менее ценными они становились. Он наловчился их выбрасывать. Все это напоминало ту фазу в отношениях людей, когда в присутствии другого человека вам становится настолько комфортно, что вы вполне можете вместе бездельничать. Было немного совестно прийти к такой ситуации с вещами отца, а не с самим отцом, но так получилось. Отца он потерял уже давно, вкусив от этого всю возможную горечь.

Эта вещь не переставала его удивлять. Он представлял себе, что большое горе питается каждым лучом света или порцией воздуха. На самом деле его горечь была сродни ботулизму. Для разрастания ей требовалась темная анаэробная среда.

Он поставил на проигрыватель саундтрек из фильма «Волосы». И вспомнил, как мама танцевала под мелодию «Впусти солнечный свет». Так это было одновременно радостно и грустно, что он сел и рассмеялся. Впусти солнечный све-е-т.

Как может человек так сильно измениться? Этот дом был некогда неприбранным и грязным. Гремела музыка, приходили и уходили друзья. Без сомнения, употреблялись наркотики. Вместо обеденного стола был стол для пинг-понга. Иногда они обедали за этим столом. Теперь здесь покрытое лаком красное дерево, три полки с фарфором, встроенные шкафы, заполненные бельем и настоящим серебром. Когда он вспоминал прежние волосы матери, то никак не мог их представить на ее теперешней голове. Они словно стали бесплотными. Они принадлежали прошлому.

Отец принадлежал тому времени и исчез вместе с ним. Некоторые люди вроде Лии легко меняются. Другие, как его отец, нет.

Хотя он родился слишком поздно, Пол с теплотой относился к прежним дням. Отчасти в этом была заслуга Итана, который многое ему рассказывал — в те времена, когда Пол привык его слушать.

Пол просмотрел фотографии и оставил почти все. На ранних снимках были университетские ралли и антивоенные акции. У отца, казалось, рубашка всегда была выпущена поверх брюк, длинные волосы доходили до пупа, и он обычно свисал с указательного столба или рычал прямо в камеру. С того времени, когда он попал в тюрьму, остались две вырезки из газет и фото для полиции — чтобы акцентировать этот момент. На фото он выглядел важным, как выпускник университета. Зато снимков с церемонии вручения дипломов не было. Его выгнали из университета задолго до окончания.

Некоторое время Робби жил в округе Колумбия. Он участвовал в выборной президентской кампании Джорджа Макговерна, ставшей одним из впечатляющих провалов. Ходили слухи, что три зимних месяца он жил в своем автомобиле и что его арестовали, когда он, развалившись на капоте автомобиля, покуривал травку. Сохранилась его фотография, на которой он носит рубашку-штендер перед Белым домом.

Подобно одному из «Битлз», Робби ездил в Индию, чтобы обучиться употреблению новых наркотиков, и привез домой на память несколько причудливых снимков. Вероятно, в то время его фактическая память взлетела до небес.

В конце семидесятых на музыкальном фестивале в Джорджии он познакомился с Лией. По дороге домой он приобрел у какого-то ремесленника из Виргинии знаменитые сандалии. Некоторое время они жили в Ист-Виллидж. На одной из свадебных фотографий беззастенчиво беременная Лия стоит с копной растрепанных волос. Руководитель церемонии был босоногим. Бабка и дед Пола не присутствовали.

Семидесятые подходили к концу. Даже похмелье почти прошло. Сохранилось несколько снимков маленького Пола после 1982-го, однако поток рисунков Робби, его сумасбродных стихов и текстов песен, написанных в наркотическом опьянении, иссяк. Не было больше политических памфлетов или вырезок из газет. Насколько Пол знал, после этого отец почти не покупал пластинок. Может быть, один или два джазовых альбома.

Полу говорили, что отец на время обращался к Богу, хотя он не знал в точности, когда именно. Отец заново открыл для себя альбом «Godspell», когда Пол был еще совсем маленьким. Пол даже не представлял себе, сколько песен помнит, пока не поставил пластинку. Ему стало грустно, особенно от сладкоголосого пения Иисуса, молящего Бога спасти людей. Грустно еще и потому, что не похоже было, чтобы Бог так уж сильно помог Робби.