Акбар захлопнул книгу, поставил её на место и насмешливо проговорил:

— И вы обвиняете нас в скептицизме!

Потом помолчал и спокойно добавил:

— Вы заставляли нас верить на слово — мы верили. Но когда мы убедились, что вы с такой же лёгкостью заставляете нас поверить в обратное, — мы стали сомневаться.

— Ну что ж, — подумав, ответил профессор. — И вы, пожалуй, правы. Подлинный учёный должен во всём сомневаться. Авторитеты для него — ничто. Он обязан верить фактам. Но знаете, Акбар, что мне не нравится в вашей натуре?

— Что?

— Узость. Вы любите медицину и занимаетесь только ею. Но почему? Неужели, кроме медицины, вас ничего больше не интересует? Ведь настоящий учёный должен быть человеком с широким кругозором.

— Заниматься искусством, политикой? — насмешливо спросил Акбар. — Благодарю!

— Но хотя бы интересоваться этим!

— А время? Вспомните, как говорил Павлов: наука требует от человека всей его жизни. И если бы у вас было две жизни, то и их бы не хватило вам. Зачем же я буду тратить время и силы на другое, если моё истинное призвание — медицина?

— Призвание! — раздражённо пробормотал Орлов. — А что такое призвание? Глупое слово. Если человек талантлив — он должен быть талантлив во всём.

— И даже в пении? — лукаво спросил Акбар.

Александр Иванович сердито ответил:

— Ну, если нет голоса, петь арии, конечно, не будешь. Я говорю не об этом. Но если вы умеете хорошо соображать, ваш ум может быть одинаково полезен в медицине и политике, в химии и экономике, в лингвистике и металлургии. Почему же вы решили, что ваше призвание именно медицина? Александр Флеминг, например, считал, что он стал учёным-бактериологом совершенно случайно. Он любил говорить, что перед нами всегда два пути — мы должны выбрать один из них, не зная, куда ведёт второй. Может быть, мы выберем лучший. Но возможно так же, что мы никогда не узнаем, какой надо было выбрать. Призвание… Какая чепуха! Подлинный учёный прежде всего должен уметь мыслить. Тогда в любой области науки, которой он посвятит себя, он достигнет успеха.

— Посвятит себя?… — переспросил Акбар. — А что такое — чему-то себя посвятить? Это значит отдать все свои силы на достижение одной цели. Только одной! Вот это и есть призвание, дорогой Александр Иванович.

Орлов протестующе поднял руку.

— Позвольте! «Призвание» — это от слова «зов». Но если вы будете ждать, пока дело позовёт вас, может пройти вся жизнь. Нужно самому идти навстречу этому делу.

— Согласен. Идти и выбирать любимое дело. Одно! Главное!

— А чтобы выбрать, нужно иметь из чего выбирать. Нужно знать как можно больше, нужно смотреть на мир как можно шире. Если вы видите только одну дорогу, вы так или иначе поплетётесь именно по ней. А если вы в состоянии охватить взглядом много дорог, только тогда вы сможете выбрать самую интересную для вас…

Учитель и ученик часами спорили на подобные темы. И, конечно, ни один не был в силах убедить другого. Разница во взглядах отражала разницу их характеров. Согласиться с противником в споре — значило изменить самому себе, изменить складу своей натуры. А этого никто из них сделать не мог.

Высоко оценивая целеустремлённость Акбара и упрекая его за узость взглядов, Орлов в душе понимал, что эти два качества очень часто следуют одно за другим.

Самому Орлову была свойственна необычайная широта взглядов. Это была увлекающаяся и страстная натура.

Пожалуй, самой яркой чертой в его характере была любознательность. В разговоре со знакомыми он любил приводить слова великого физика Альберта Эйнштейна:

— У меня нет таланта, а только страстное любопытство.

Александр Иванович был уверен, что именно любопытство и делает человека учёным.

В молодости он с одинаковым интересом занимался и физикой, и историей, и математикой, и ботаникой и ещё очень и очень многим. Он с увлечением прививал яблони в саду своего отца, учился делать мебель у соседа-столяра и просиживал ночи на крыше дома, разглядывая в самодельный телескоп далёкие загадочные звёзды.

Ему хотелось знать и уметь всё. Иногда на него нападала тоска от мысли, что мир беспределен, а познание ограничено жизнью одного человека. Но Орлов утешался словами того же любимого Эйнштейна:

«В сущности жизнь слишком коротка, чтобы все отлично делать. Очень многое из того, что хотелось бы осуществить, остается незавершённым».

Потом, уже став врачом, он понял, что главное не в том, чтобы знать много вообще, а в том, чтобы знать самое нужное. Тогда он решил, что его страстная любознательность может навредить ему. Он стал бояться своих увлечений, стал ограничивать себя, заставлял себя заниматься только тем, что было необходимо.

Он любил изречения знаменитых людей и в те дни выписал себе в тетрадь слова замечательного учёного эпохи Возрождения — Джероламо Кардано: «Слишком разбросанный ум к постижению вещей неспособен».

И всё-таки он не мог справиться со своей необузданной страстью к познанию. Он продолжал увлекаться многим, что не имело никакого отношения к медицине.

Да и в медицине Орлов не мог ограничиться одной только областью — хирургией. Немало сил и времени он отдавал и физиологии. А в последнее время особенно увлекся изучением проблемы продления жизни человека.

Что потянуло его к этой проблеме? Может быть, собственная надвигающаяся старость, которую он ощущал всё больше и больше? Кто знает…

Он ненавидел смерть, против которой боролся всю свою жизнь в самых различных клиниках и госпиталях. А теперь эта смерть — смерть от старости — неотвратимо надвигалась и на него. И он знал, что до сих пор нет средств, чтобы от неё защититься.

Это сознание бессилия раздражало учёного. Сдаться на милость природы н покорно ждать, когда организм окончательно откажется работать, — было не в духе Орлова. Тело, искалеченное на войне и уже одряхлевшее, всё-таки было нужно профессору хотя бы потому, что в нём жил его мозг — мозг опытного и знающего учёного, который мог бы ещё принести немало пользы людям.

Умирать, когда столько ещё нужно сделать, — как это глупо! А тут ещё неразгаданная тайна раствора, в котором хранились экспонаты коллекции Ильи Фёдоровича. Её нужно разгадать, обязательно нужно! Но когда? Как жаль, что пришлось заняться коллекцией слишком поздно!

Думая об этом, Орлов пожалел, что слишком много времени отдавал второстепенным делам. Ах, если бы можно было начать жизнь снова!…

Может быть, профессор именно потому и восхищался теперь целеустремлённостью Акбара, что ему самому её недоставало.

«Любознательность и целеустремлённость — вот что главное для учёного. Да и не только для учёного!» — думал Александр Иванович.

И теперь он стремился во что бы то ни стало воспитать эти две черты в Асылбеке. Он всегда старался рассказывать своему приёмному сыну как можно больше, чтобы пробудить в нём любопытство и стремление к знаниям. А в последнее время он невольно ловил себя на том, что часто становится на позицию Акбара, утверждая, что жажда знаний должна быть ограничена определённой целью.

Как-то он сказал Асылбеку:

— Ты слишком беспорядочно читаешь. Это вредно. Среди книг, как и среди людей, можно попасть в хорошее и дурное общество.

Асылбек возразил:

— Но ты же сам всегда говорил, что читать нужно как можно больше.

— Но с толком! Над книгами нужно думать, а не глотать их, как сладенькие пилюли. Прочитанное должно служить только толчком к собственным размышлениям. Знаешь, как говорил Фауст и Гёте?

Пергаменты не утоляют жажды.

Ключ мудрости не на страницах книг.

Кто к тайнам жизни рвётся мыслью каждой,

В своей душе находит их родник.

Александр Иванович помолчал и задумчиво добавил:

— Ценность человека для общества не в том, что он берёт, а в том, что он даёт. Можно быть блестящим эрудитом и бесполезным человеком. У нас много людей, которые любят блеснуть своей учёностью, тем багажом знаний, которым они запаслись от других. Но что толку от этого, если сами они не дают ничего нового, не прибавляют к этому багажу своих открытий? Кому нужен этот мёртвый груз, этот замороженный капитал знаний?