— Посмотрим… — неопределённо ответил он и задумался.

Девушка вытерла слёзы и открыла сумочку, чтобы достать зеркальце и привести себя в порядок. Но зеркальца не оказалось — видимо, Лена второпях забыла его дома.

Она с досадой оглянулась вокруг.

— А где у вас зеркало? Я помню, недавно здесь, у окна, стояло трюмо.

— Мы его убрали, — сказал профессор и тоном приказа добавил: — Хорошо, что вы мне напомнили. Ни в коем случае не давайте Борису зеркала. Слышите? Ни в коем случае!

— Но почему?

— Так нужно, — коротко ответил профессор.

Мимо прошла сестра с одеждой Бориса. Лена рассеянно проводила её взглядом. Дверь палаты плотно притворилась. А через секунду оттуда послышался гневный голос больного.

— Что ты мне принесла, каналья? Что ты принесла? Где мой мундир?

Сестра что-то ответила, спокойно и тихо. Но Кошкин не унимался:

— Да как же я это надену? Разве ж это панталоны? Это же чёрт знает что!

Лена, нервно закусив губу, вскочила с дивана. Но профессор крепко взял её за руку.

— Успокойтесь. Сестра его уговорит.

Голос Кошкина в самом деле стал звучать гораздо тише.

Однако через минуту он снова зазвенел гневно:

— Это — шляпа?! Это же решето, а не шляпа! Мне цилиндр нужен, каналья! Понимаешь? Цилиндр!

Дверь широко распахнулась, и оттуда вылетела модная капроновая шляпа Бориса Стропилина. Описав полукруг, она ударилась о фикус, стоявший в вестибюле и покатилась к ногам Орлова. Старый профессор, кряхтя, поднял её и укоризненно сказал появившемуся в дверях Кошкину:

— Так нельзя, молодой человек.

— Но позвольте, доктор! — запальчиво возразил подпоручик. — Если уж мне предложили одеться в штатское, то будьте любезны приготовить сюртук и приличные панталоны. Я — дворянин, офицер его императорского величества! А вы меня наряжаете чёрт знает как. Нехорошо-с, господин доктор.

Профессор с виноватым видом развёл руками.

— Чем богаты, тем и рады, голубчик.

И чтобы отвлечь внимание обидчивого подпоручика от щекотливой темы о гардеробе, торопливо спросил:

— А вы записку Татьяне Ивановне написали?

— В самом деле! — спохватился Кошкин. — Чуть не забыл. Мерси, доктор.

Он вернулся в палату, подсел к тумбочке и взял пластмассовую ручку.

— Ишь ты! — пробормотал он, разглядывая ручку. — Докторишка-то, видно, человек образованный, гусиных не употребляет… На английский манер: перо железное и вставочка…

Он попробовал ручку на зуб, с любопытством взглянул на свет сквозь красную полупрозрачную пластмассу и глубокомысленно заметил:

— Гм… Видно, дорогая штучка-то… Янтарная, что ли?

Потом осторожно обмакнул перо в чернила и старательно написал:

«Любезная Татьяна Ивановна!

Смею сообщить, что нездоровъ, а посему быть у васъ не смогу. Ежели сможете, пришлите хотя бы записочку съ горничной. Позвольте поцеловать Вашу прелестную ручку.

Съ симъ остаюсь Вашъ преданный и покорный слуга

подпоручикъ Кошкинъ».

Сделав витиеватый росчерк, Кошкин свернул листок и подозвал сестру.

— Послушай, милая! Эту записку отнесешь его высокоблагородию Синцову. Знаешь? Мещанская улица, собственный дом купца Громова. Отдашь дочери полковника Татьяне Ивановне. В собственные руки! Упаси тебя бог кому другому отдать. Ежели его высокоблагородию сия записка попадет — разгневается. А он человек крутой — может и чужую девку высечь. Ясно?

Сестра молча кивнула, взяла записку и вышла. Кошкин секунду помедлил, почему-то вздохнул и распахнул дверь в вестибюль.

— Я готов, господин доктор! А где барышня?

Профессор кивком головы указал на Лену, которая стояла у окна. Она только что сняла больничный халат и теперь оправляла короткое белое платьице, плотно облегавшее её тонкую фигуру. Кошкин глянул на неё, внезапно покраснел и смущённо пробормотал:

— Пардон, мадемуазель! Я не знал, что вы не одеты.

— Нет, я готова, — спокойно ответила девушка. — Можно идти.

— Как! — испуганно воскликнул Кошкин. — Неужели вы пойдёте прямо в этой нижней сорочке?

— Это не сорочка, это платье…

— Позвольте-с! — горячо возразил Кошкин. — В таком случае это просто… неприличное платье… А где кринолин [1]?

Девушка, ничего не понимая, растерянно смотрела на Кошкина. Профессор невольно расхохотался:

— Кринолин теперь не в моде, Борис Ефимович.

— Что вы мне говорите! — возмутился Кошкин. — Именно кринолин сейчас в моде. А это!… Может, из-за границы сию моду вы привезли? Не знаю-с!

— Ну-ну, не надо волноваться, Борис Ефимович, — примирительно сказал профессор. — Лена одета как нужно. Давайте-ка лучше пойдём.

Он тяжело поднялся с дивана и двинулся к выходу. Подпоручик церемонно шаркнул ножкой и галантно пропустил вперед себя Лену, стараясь не смотреть на её стройные, загорелые ноги.

По указанию Орлова, в больничном саду был огорожен высоким забором небольшой участок. В маленькой уютной беседке стоял стол. Над столом, на полке лежало несколько книг Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других писателей первой половины девятнадцатого века. Здесь же, будто невзначай, был оставлен альбом с тщательно отобранными фотографиями, по которым профессор решил начать знакомить Кошкина с действительностью…

Стол в беседке был уже накрыт.

— Прошу! — сказал Орлов и сел рядом с Леной.

Подпоручик укоризненно посмотрел на них, потом перекрестился и только тогда сел.

— Что ж это вы, господа, крестом себя не осенив, за стол садитесь? Нехорошо-с! Ну, доктору-то ещё простительно, а вам, барышня, грех забывать о боге.

Лена вспыхнула. Она сделала было движение, чтобы перекреститься в угоду больному, но тут же вспомнила, что она всё-таки комсомолка и что сделать это было бы не только смешно, но и просто позорно. И от такой мысли она покраснела ещё больше и совсем растерялась.

На помощь ей пришёл Орлов.

— Борис Ефимович, — отвлёк он подпоручика, — не хотите ли полюбоваться видами этого города?

Он снял с полки альбом, вынул несколько фотографий города Фрунзе и протянул их Кошкину. Тот с любопытством стал рассматривать их одну за другой.

— Мастерская работа! — наконец с восхищением сказал он. — Просто прелестно! Посмотрите, как выписаны эти детали. Удивительный художник! Столько нужно терпения, чтобы на такой маленькой картине столько изобразить!

— А вы знаете, что это изображение сделано не художником, а особым аппаратом? Фотоаппаратом. Машинкой такой.

Кошкин расхохотался.

— Ну и шутник вы! Где ж это видно, чтобы машина могла рисовать? Право слово — шутник! Однако такой набор картинок стоят уйму денег. Ну и расточитель же вы, господин доктор. Кстати, что за город?

— А как вы думаете? — переспросил Орлов.

— Судя по тополям, которые я видел в Малороссии, это какой-то южный город. Но не российский, конечно. У нас, в России, например, таких гладких улиц не найдёшь. В Петербурге и то все они булыжником мощены. А тут — глядите, как сверкают. Любопытно! А дома-то какие! И все в зелени… Может, сей город италийский? Или французский?

— А вы не думаете, что лет так через сто или сто с лишним в России могут появиться такие дома?

— Что вы, доктор! — воскликнул подпоручик. — Наша лапотная матушка-Россия не способна на это. А тут!… Посмотрите на вот эти прелестные строения.

— Это Академия наук.

— Разве? Ну, тогда ясно, что город не российский. В России лишь одна Академия наук — Петербургская. Ну, а её-то уж я, слава богу, видел — меня не проведёте.

Кошкин помолчал и, продолжая разглядывать фотографии, с усмешкой добавил:

— А ваш художник — оригинал!

— Почему?

— На каждой улице какие-то странные кареты нарисовал. И все они почему-то без лошадей стоят. Фантазёр! И людей-то в каретах изобразил: вроде едут… Одного только не пойму: зачем ему понадобилось вот эту огромную карету за палки к столбу привязывать?

И подпоручик ткнул пальцем в изображённый на фотографии троллейбус.