Принцесса отобрала себе почтовых карточек, обернулась, увидела моего друга Загогуленко и улыбнулась.

— Будто тут только заметила.

Мой друг Загогуленко позволил себе тоже с поклоном улыбнуться. Он считал уместным даже пошутить:

— Не прикажете ли уплатить, Votre Altesse? — приготовил он уже фразу.

Но разве с принцессами надо говорить? С принцессами не надо говорить!

— А! — говорит мне часто мой друг. — Вы, конечно, не знаете! Но эти принцессы, это — такой народ, такой народ!

Вероятно, очень продувной народ.

Принцесса без слов поняла, что он хотел сказать, улыбнулась, заплатила два франка и ушла.

Пока мой друг делал свои придворные поклоны, принцессы уже не было в лавочке.

Мой друг вернулся домой уж совсем без мыслей. Он не знал, что думать!

На следующий день, час в час, минута в минуту, он был на том же самом месте.

И снова из-за угла навстречу ему шла принцесса!

На этот раз, однако, она была благоразумна. Она не зашла в лавочку.

На третий день он снова в тот же час встретил её на том же месте, на четвёртый, на пятый.

— Она с точностью заметила час, когда я гуляю!

И мой друг, — надо отдать ему полную справедливость, — был всегда аккуратен и не заставлял принцессу дожидаться.

При встрече с принцессой Жан Загогуленко делал шаг в сторону, отвешивал глубокий поклон, она кивала головой, и они расходились в разные стороны.

— И больше ничего? — с изумлением спросил я однажды моего друга, слушая в двести семьдесят второй раз повесть о влюблённой принцессе.

Мой друг посмотрел на меня сверху вниз:

— Чего ж вам ещё? Мы отлично понимаем друг друга. Принцесса, — претонкий народ эти принцессы, — пускалась на хитрости.

Однажды мой друг встретил её с каким-то графом.

— Я понял сразу! — говорил мне Загогуленко. — Она хотела скрыть наши отношения.

И когда мой друг по обыкновению отсалютовал принцессе, — граф, против воли игравший такую недостойную роль, приподнял шляпу и ответил на поклон.

Как наивны иногда бывают графы!

Вечером мой друг встретил графа одного и, конечно, счёл долгом ему поклониться. Не мог же он не поклониться графу вечером, раз граф поклонился ему утром!

На следующее утро Жан Загогуленко встретил графа с одним маркизом. Загогуленко поклонился, и ему уже отвечал и граф и маркиз.

Ещё через день он встретил этого маркиза с виконтом, — раскланялся и получил поклон от виконта. Пришлось начать кланяться и с виконтом и со всеми знакомыми виконта.

Через неделю у него было огромное знакомство. Он был «в отношениях» со всеми лучшими фамилиями в Европе.

Он гулял уже почти без шляпы. И когда выходил на Promenade des Anglais, ему приходилось глядеть в оба и во все стороны, чтобы не пропустить без поклона кого-нибудь из знакомых виконтов.

— Это утомительно, я думаю? — интересовался я. — Эта светская жизнь, я думаю, должна ужасно тяготить?

Мой друг пожимал плечами:

— Привычка! 432 графа, 327 маркизов, 28 виконтов и штук 800 баронов! Каждую неделю приходилось покупать новую шляпу. Все поля захватываешь пальцами

— Однако, это чёрт возьми, расход!

Мой друг снисходительно улыбался.

— Что делать! Светская жизнь требует жертв! Мне даже пришлось участвовать в дуэли! Что делать, свет имеет свои законы!

К счастью, дуэль не кончилась смертью для моего друга.

Дрался, собственно, не он, а один его знакомый граф со знакомым маркизом. Но мой друг счёл долгом завезти свою визитную карточку к тому и другому, поздравляя с успешным и безболезненным окончанием дуэли. И граф и маркиз, в ответ, прислали ему свои карточки.

Тем дуэль и кончилась.

— Всё было соблюдено как следует! Я их поздравил, они мне ответили! — преспокойно рассказывал мой друг.

Вот что значит сделаться светским человеком! Начинаешь совершенно спокойно говорить о таких вещах, как дуэль!

А роман, между тем, шёл как нельзя лучше, т. е. мой друг и принцесса каждый день встречались, кланялись и расходились в разные стороны.

Как вдруг случилось происшествие, перебудоражившее всю Европу.

В один ужасный день был открыт орлеанистский заговор! То есть, собственно, орлеанистский заговор был открыт всего двумя газетами в Париже, но они требовали ужасных мер. Изгнания всех принцев, всех графов, всех маркизов:

— И их друзей! — многозначительно рассказывал мой друг. — Речь шла о голове!

— А вы?

— Я остался!

Я горячо пожал ему руку.

Мой друг принял только кое-какие меры, самые незначительные. Среди ночи, когда вся гостиница спала, он встал, на цыпочках подошёл к камину, сжёг на спичке визитные карточки графа и маркиза и пепел съел.

Только и всего.

Но в общем он остался.

Графы могли быть им довольны! Он раскланивался с ними, несмотря на бешеную ругань двух газет, которые выходили в Париже.

Принцесса сумела оценить самоотверженное благородство моего друга.

Он говорил мне это со слезами на глазах:

— Говорят, они бездушны! Не всё! Верьте мне, — не всё!

Она решила «вознаградить его за всё» и однажды, встретившись с ним, уронила платок.

— Заметьте, в это время на улице не было ни души! — многозначительно добавлял всякий раз Загогуленко.

Он нашёл манёвр!

Он бросился, конечно, поднимать платок…

Но тут случилась одна из величайших катастроф, какие только случаются в мире.

Мой друг и принцесса стукнулись лбами. Принцесса тоже нагнулась за платком!

Это было страшное мгновенье.

— Принцесса вскрикнула, её крик до сих пор звучит в моих ушах! У меня искры посыпались из глаз.

Когда мой друг пришёл в себя, — принцессы уже не было.

Тщетно он явился на следующий день, — принцессы не было.

На следующий день — тоже.

— Я думаю! Вероятно, на лбу выскочила шишка! — заметил я как-то с сочувствием.

Но не удостоился даже получить ответ на моё доброжелательное замечание.

— Через два дня я прочёл в газете известие, которое вырезал и храню до сих пор.

Принцесса Астурийская была помолвлена за герцога Ангулемского.

В тот же день мой друг выехал из Ниццы, и я его вполне понимаю: что ему оставалось делать?

— Какие, однако, эти принцессы злые! И как они мстительны! — заметил я моему другу, но он остановил меня!

— Не говорите так! Я сам думал так. О, что это было за ужасное время! Какие месяцы я переживал! Я проклинал свою несчастную любовь, я проклинал себя, проклинал даже её. Бедняжка!

На следующий год, однако, мой друг снова поехал в Ниццу.

Что делать! Сердце не камень!

— Я хотел ещё раз посетить эти места.

— Но если бы вы встретили её? — спрашивал я, дрожа при одной мысли.

— Я думал и об этом. Конечно, при встрече я бы ничего не сказал! Этикет остаётся этикетом. Конечно, я бы поклонился!

— Ну, ещё бы! Не поклониться это было бы чересчур жестоко по отношению к принцессе.

— Но я сумел бы поклониться! Она поняла бы всё и без слов.

И мой друг много раз, — несколько месяцев, — репетировал этот поклон.

Хорошо, что поклона не состоялось! Он убил бы принцессу.

Мой друг встретил её. Она шла под руку с мужем.

— И вы знаете! — говорил он мне. — Во взгляде её было столько страдания. Конечно, она и виду не подавала.

Она старалась улыбаться, она заставляла себя болтать, но я-то понимал, что это за улыбка! И я… я не сделал своего поклона!

Мне всегда хотелось на этом месте рассказа пожать руку великодушного человека.

— Напротив! Я поклонился с лицом, полным грусти!

— И вы не видели её, не говорили с ней? Я думаю, одно ваше слово утешения…

— Это было — увы! — невозможно! Ревнивец не оставлял её ни на минуту.

Дело чуть было не дошло до дуэли.

О, это было страшное происшествие!

Принцесса, — теперь уж «герцогиня».

Нет, надо слышать моего друга, как он произносит это.

— «Герцогиня!»

Герцогиня ехала в Болье, и герцог на платформе отошёл от жены на несколько шагов.