Недолго мать страдала. Ей надо трахаться как минимум два раза в день. При этом на мужчину она даже не смотрит. Такой вывод я сделал, проанализировав факты, собранные за четырнадцать лет жизни в комнате прямо под спальней родителей. Особенно мать любит бросить в лицо мужику, который только что увидел рай, фразочку типа: «я не кончила», «ты не умеешь доставить женщине удовольствие», «в постели ты полный ноль» и тому подобное. Тогда мужику не остается ничего, кроме как начать заново.

Короче, представляю, как приходят домой мои сестры, и мать, не поднимая головы, сообщает им: «Ваш брат убил бабушку с дедушкой». Младшая сестра, у которой мозг размером с горошину, наверняка спросила бы: «Каких?» Хотя она прекрасно понимает, что мамины родители давно умерли и мы их никогда не знали. А старшая сестра – вижу, как наяву! – сказала бы: «Вот придурок!» и при этом ни на секунду не перестала бы рыться в холодильнике в поисках какой-нибудь дрянной закуски. Утолив голод, она тут же забыла бы о стариках. Она в принципе лишена эмоций и, по-моему, страдает гипомнезией[33]. Я никогда не видел ее ни веселой, ни грустной. Даже когда она злится, чувствуешь, что она себя заставляет, что для нее это неестественно. Доброта требует слишком сильного интеллектуального напряжения. Сестра не схватывает общий смысл понятия и не способна воспроизвести соответствующий тип поведения.

После ужина мы строем отправились в палаты. Охранник запер меня на засов. Я спросил у него, где можно взять что-нибудь почитать. Он ответил, что в виде исключения вместе с моими лекарствами принесет мне журнал, а доступ к библиотеке я буду иметь со следующего дня. И журнал, и лекарства я получил через полчаса. Я даже не спросил, от какой болезни лекарства. Видимо, от болезни, которая заставила меня убить бабушку с дедушкой. Снотворное подействовало быстро. Я добрался до третьей страницы журнала и теперь с наслаждением пожирал глазами задницу Мэрилин Монро, умершей почти два года назад (что, впрочем, не отразилось на ее притягательности), когда почувствовал, что глаза слипаются сами собой. Давнишние сексуальные фантазии пришлось отложить на потом, я провалился в сон и впервые в жизни проспал всю ночь без единого кошмара.

Проснулся без сил. Тем не менее перед завтраком сообразил вырезать фотографию Монро и повесить в шкаф. Завтрак прошел еще тише, чем ужин, хотя некоторые пациенты вели себя подобно заведенным игрушкам. Кое-кто снова принялся на меня таращиться. Мой возраст всех интриговал. Я был самым молодым из всех и приехал издалека. После кофе и вонючей плюшки меня отвели обратно в комнату, чтобы я подготовился к первой встрече с психиатром. Но я почему-то уснул, да с такой легкостью, словно не спал годами. Медбрат разбудил меня, и я, пошатываясь, добрел до кабинета, напоминающего комнату для допросов, с большим стеклом, через которое персонал наблюдает за безопасностью врача. На какое-то время меня оставили одного, и я снова уснул, положив голову на стол. Мои руки болтались по бокам безо всякой опоры. Вскоре медбрат разбудил меня в очередной раз.

Психиатр вошел в кабинет и любезно предложил мне присесть. Я ответил, что вообще-то уже сижу. Он улыбнулся.

– Мы не всегда будем общаться в этой комнате. Это просто проверка на первый раз. Я уверен, что ты будешь вести себя хорошо.

Я сразу же ощутил к себе благосклонное отношение. Благосклонность – то самое слово. Он пристально на меня посмотрел, пытаясь разглядеть за толстыми стеклами мои глаза.

– С тобой случилось страшное. Мы постараемся в тебе что-то исправить. Чтобы однажды ты мог выйти отсюда. Ведь ты хочешь этого?

Голова соображала медленно.

– Чего я должен хотеть?

Он снова улыбнулся.

– Выйти отсюда. Ты хочешь этого?

Я засомневался.

– Пока не знаю.

– Ты хочешь вернуться к жизни, которую ведут нормальные молодые люди твоего возраста?

Я понял, к чему он клонит.

– Мне кажется, вы не знаете, какой жизнью живут так называемые «нормальные люди». Я действительно хочу выйти отсюда. Но не для того, чтобы стать придурком вроде других.

– Эл, в досье сказано о твоем выдающемся интеллекте. Буду с тобой откровенен: мне никогда не встречались пациенты с таким интеллектом. Я впечатлен. Постараюсь быть на высоте. – Помолчав, он добавил: – Я очень рад, что буду с тобой работать. Однако должен тебе сказать, что интеллект ничего не стоит, если человек лишен гибкости. В данный момент твой интеллект для тебя обуза, потому что он зашкаливает и ты не умеешь им управлять. Ты выйдешь отсюда, когда комиссия сочтет, что ты больше не представляешь угрозы ни для общества, ни для себя и что гибкость ума позволяет тебе адаптироваться к разным жизненным ситуациям.

– Но я не представляю опасности для общества. Я замочил бабушку, потому что она не давала мне дышать, и к тому же я считал ее виноватой перед отцом. Что касается дедушки…

– Всё это мне известно. Ты сейчас убеждаешь меня в том, что несешь ответственность за свои поступки. Я не хочу этого слышать. Особенно после того, как ты заявил, что не уверен в своем желании выходить отсюда. Мы с тобой должны разобраться в твоих противоречиях. Будем разговаривать каждое утро. А после обеда будешь работать вместе с другими заключенными. Через несколько недель, если я сочту возможным, тебе позволят продолжать учебу. Расскажи, что тебя интересует, какие у тебя хобби.

Такие, как я, не сразу отвечают на подобные вопросы. Он почувствовал мои сомнения.

– Мотоцикл. Люблю мчаться, подставив лицо ветру. Но это когда со мной всё в порядке. А вообще я любил стрелять. Теперь, наверное, не получится…

– Наверное. Что еще?

– Больше ничего.

– Нет ничего, что бы тебя интересовало?

– Как вам объяснить? Всякий раз, когда меня что-то интересует, я от этого устаю, потому что меня одолевают дурные мысли. Эти мысли берут верх над любым увлечением и мешают мне идти вперед.

– Понятно. Мы об этом поговорим. То есть ты не в силах дочитать книгу до конца, да?

– Да.

– Давай заключим сделку. Ты возьмешь в библиотеке книгу и будешь заставлять себя читать каждый день, не думая ни о чем другом. Десять, двадцать страниц – сколько сможешь. Ты будешь стараться отгонять от себя дурные мысли. И ты выйдешь отсюда, когда убедишь врачей в том, что сам решаешь, о чем тебе думать. Понятно?

– Да.

Я сгорал от любопытства и не мог не задать вопрос:

– А что такое параноидальная шизофрения?

Доктор посмотрел на меня и почесал подбородок.

– Почему ты спрашиваешь?

– Судебный эксперт сказал, что я болен этим…

– А, всё ясно. Не думай об этом. Это жаргон психиатров. Никто точно не может сформулировать определение шизофрении. В общих чертах, шизофрения – это ненормальное поведение, несколько особенных болезней. Однако большинство убийц нормальные люди. Может быть, и ты нормальный, Эл?

– Если я нормальный, то меня стоит отправить обратно в тюрьму?

Он понял, что тюрьма меня не пугает.

– О нет, мой мальчик. Ты не улавливаешь всех тонкостей системы. Если бы тебя признали нормальным, тогда тюрьма грозила бы тебе пожизненно. Но если ты станешь нормальным после больницы, это будет означать, что тебя излечили. И позволь мне дать тебе совет: держись подальше от других, старайся с ними не связываться. Они могут тебя опустошить – и ничего не дадут взамен.

Он поднялся и дружески похлопал меня по плечу.

– Увидимся завтра. В моем кабинете.

Прошу прощения, я забыл описать врача. Так со мной всегда: внешний вид людей для меня не играет особой роли. Чаще всего, глядя на них, я их не вижу, зато представляю их отношение к себе. У Лейтнера были ярко-голубые глаза и квадратные очки в черной оправе. С годами его глаза не утратили блеска. Лет ему, на вид, было около сорока. Он не волок на себе все страдания рода человеческого. Не занимался чужими проблемами, чтобы почувствовать себя лучше. Он казался объективно мыслящим оптимистом. Наверное, за пределами больницы вел нормальную жизнь. Любил спортивные машины, любил скорость, мчаться вдоль океана. Правда, не знаю, мог ли он позволить себе спортивную машину. Мне сложно сказать, что я почувствовал после нашей первой встречи. Обычно я ничего не чувствую. А иногда человек мне не нравится, потому что я инстинктивно чувствую угрозу. Многих я презирал, видя, насколько они уступают мне в интеллектуальном развитии. Доктор Лейтнер не желал мне зла.