На рассвете мы снова отправились в путь. Копы говорили примерно о том же, о чем и накануне. Болтали всякую чушь и вспоминали обо мне, только когда я давал повод. Мне надо было на чем-то сосредоточиться. В качестве мишени я выбрал женщину-полицейского. Всю дорогу я воображал то, чего никогда не сделал бы с ней в реальности. В основном мое сознание производило сексуальные фантазии, благодаря которым я чувствовал, что еще жив.

По возвращении нас ожидали фотографы местных газетенок. Двое полицейских позировали рядом со мной, как Хемингуэй возле только что выловленной двухметровой меч-рыбы. Я счел несправедливым заявление о том, что меня арестовали, в то время как сдался я по собственной воле. Копы отвели меня к лейтенанту, которому поручили мое дело. Развалившись в кресле и положив ноги на стол, он пил кофе и разглядывал фотографии, не имеющие никакого отношения к моим старикам.

Пока меня вели по длинному коридору к кабинету лейтенанта, я чувствовал себя словно медведь, которого дрессировщик отдает на растерзание безжалостной толпе. Все копы и секретари на меня глазели. Лейтенант встретил меня скорее удрученной, нежели победной улыбкой. Отвел меня в комнату для допросов. Открыл папку с моим делом и выложил передо мной фотографии трупов бабушки с дедушкой.

– Вот, что ты сделал.

Он ждал, что я отведу глаза. А я взял фотографии одну за другой и всмотрелся в них. С тех пор как я уехал, старики не сильно изменились. Слегка побледнели, слегка одеревенели, ничего особенного. Я поразился тому, насколько зримая реальность противоречит идее возможного воскрешения.

– Почему ты это сделал?

Я глубоко вздохнул, и коп, наверное, решил, что я готовлюсь к длинной речи.

– Я хотел понять, как это бывает. К тому моменту я уже около двух недель воображал ощущения от убийства собственной бабушки. Это была навязчивая идея. Я думал об этом – и это произошло. Иногда мне хотелось этого больше, иногда меньше. Когда я убивал бабушку, я не задавался никакими вопросами: очевидное желание взяло верх над рациональностью. А вот дедушку я никогда не хотел убивать. Меня вынудили обстоятельства. Он слишком зависел от старухи. Если бы я оставил его в живых, он страдал бы до конца своих дней.

– А ты подумал о боли, которую ты им причинил? О боли, которую причинил отцу?

– Скажу вам честно: я должен был убить бабушку – и меня не интересовало, прав я или нет. Вот старика мне жалко. Что касается отца, я сделал ему одолжение. И хотя я не в состоянии объяснить почему, мне кажется, я оказал отцу огромную услугу. Разумеется, сейчас он в шоке, но спустя несколько недель, когда всё поуляжется, положительные моменты всплывут на поверхность, как утопленник, прошу прощения за сравнение. А где мой отец?

– Напротив, в баре. Он не хочет тебя видеть. По крайней мере, пока. Он переправляет тела в Лос-Анджелес. Сказал, вернется, когда мы определимся, что с тобой делать.

– Вам стоит присмотреть за ним.

– Почему?

– Он начинает пить, как только его что-то мучает. И выпить он может много. Вы видели: он тоже не маленьких размеров.

– Мы связались с твоей матерью.

– И что?

– Она сказала, что не удивлена. Сказала, ты давно задумал убийство и уже обезглавил кота.

– Если бы все мои однолетки, отрубавшие головы котам, убивали своих стариков, вы могли бы закрыть дома престарелых.

– В общем, ваша мать ждет решения суда – она не приедет в ближайшее время.

– А что решит суд?

– Тебя осмотрит эксперт. Поскольку ты несовершеннолетний и тебе меньше шестнадцати, эксперт должен решить, отвечаешь ты за свои действия или нет. Затем калифорнийский орган по делам молодежи определит, куда тебя девать: в тюрьму или в психиатрическую лечебницу. Я не вполне понимаю, что происходит, я впервые сталкиваюсь с двойным убийством, совершенным подростком. Почему ты сдался?

– У меня не было сил двигаться дальше. Я люблю ехать по дороге: могу путешествовать дни и ночи напролет – а затем словно чувствую торможение, резкое торможение. Я всегда был замкнутым человеком. Но когда я ощущаю свободу, спустя несколько дней головокружение напоминает о том, что я не создан для нее. И тем не менее я готов убить любого, кто покусится на мою свободу. Собственно, так я и поступил с бабушкой. Убийство подарило мне двое суток свободы.

– Думаешь, оно того стоило?

– Да.

Какое-то время он просто проводит в ожидании, затем видит в дверном проеме ее одутловатое лицо. Она тяжело вздыхает. Она смущена. Из-за себя, из-за своего груза, из-за всего.

– Они каждый раз заставляют меня подписывать этот формуляр, поэтому я опаздываю.

– Какой формуляр?

– О том, что я не буду жаловаться на тюремную администрацию, если вы на меня нападете.

Он смеется:

– Если бы я на вас напал – вы бы уже ни на кого не смогли пожаловаться.

То ли ей не смешно, то ли она не показывает своих эмоций.

– Однажды ко мне пришел тип из ФБР, и я сказал, что собираюсь его задушить. Он позвал на помощь, но никто не откликнулся. Смена караула, время обеда и всё такое. Он заявил, что вооружен; я ответил, что с оружием в тюрьму не пускают даже сотрудников ФБР. Он пролепетал что-то о военных искусствах, которыми занимается, и, увидев, что меня это не впечатлило, описался. Когда за ним явились, у него вокруг причинного места красовался прекрасный желтый ореол. Надо было видеть, как мужик в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке, с безупречной стрижкой, косолапил, чтобы скрыть свой стыд. Охранники здорово потешались. Они знают: я спокойный парень.

Он взглянул на груду книг, которые она тяжело опустила на разделявший их стол.

– С днем рождения! – прошептала она.

– Откуда вы знаете, что сегодня мой день рождения?

– Я родилась в тот же день, что и вы, только с разницей в четыре года.

Она краснеет, словно извиняется за совпадение.

– То есть вам пятьдесят девять лет. Так я и думал. Чем больше вам лет, тем меньше остается времени на жизнь и на скуку. Я не осилю все эти книги.

– Делайте, как считаете нужным: это просто предложение. Все уже привыкли к вашей скорости…

– Я начал писать.

– Писать?

Она вздрогнула.

– У меня не берут литературную критику, поэтому я взялся за роман. Автобиографический. Не знаете издателя, который заинтересовался бы?

Она переспрашивает:

– Писать?

Он раздраженно кивает.

– Вы собираетесь рассказать всё?

– Это большой вопрос. Я соглашусь на публикацию, только если мой текст напечатают целиком.

– Я понимаю. Проблема в том, что…

– Проблемы нет… Вы знаете издателя?

– Знаю нескольких.

Она кажется потрясенной: с ней такое часто случается. Она эмоционально неустойчива. Словно в прострации. В этой тюрьме он каждый день видит людей в прострации. Если она будет продолжать в том же духе, он пошлет ее к чертям. История с книгой поразила ее в самое сердце. Он не знает почему, но она просто в шоке. Он добавляет масла в огонь:

– Я попросил меня перевести.

Она растеряна.

– Перевести куда?

– В рай, но мне отказали. Нет, серьезно, в исправительную тюрьму «Ангола»[30] в Луизиану. Понадобится время, потому что заключенный моего возраста из «Анголы» тоже должен попросить о переводе. Моя преданность церкви и постоянное присутствие на службах впечатлили директора «Анголы». Он слепо верит в Господа – я должен ему понравиться.

– И когда вас могут перевести?

– Завтра. Через месяц. Через десять лет. Никогда.

– Но вас там никто не будет навещать!

– И что это изменит?

Она не отвечает, склоняет голову.

– После стольких лет возникает вопрос: что поддерживает во мне интерес к жизни? Чтение, теперь вот писательство – мой вклад в понимание психологии серийных убийц. Я узнал, что в «Анголе» заключенные ухаживают за лошадьми на ферме. Я помню лошадей со времен своего детства в Монтане. Кстати, это мои единственные приятные воспоминания. В лошадях есть что-то очень человеческое – более человеческое, чем в людях. Я не хотел уходить из жизни. Дважды вскрывал себе вены – смотрел, как течет моя кровь, наблюдал, подобно ребенку, который следит за грязным ручейком рядом с домом. Перспектива выйти из тюрьмы меня тоже никогда не радовала. Я просил об условном освобождении, но перед комиссией выдавил из себя лишь одно: «Думаю, выпустить меня – не такая уж плохая идея, но кто знает». Мне нравится встречаться с вами. Но вы навещаете меня раз в месяц. А в «Анголе» со мной каждый день будут лошади, понимаете? К тому же там каждый год устраивают состязания ковбоев: заключенные седлают быков и мустангов, а их семьи и зрители любуются; получается дополнительный приработок. Я хотел бы участвовать в главном состязании. Посреди арены ставят стол. Вокруг садятся заключенные, играют в покер; требуется чрезвычайная концентрация, чтобы следить за крупными ставками. Затем на арену выпускают разъяренного быка – он опрокидывает стол. Кто поднимется с земли последним, забирает куш.