Но он не отстал, пока я не взял у него кусочек. Хорошо просоленный жир слегка пощипывал язык и таял во рту.

— Вкусно, — сказал я.

Лунатик тоже решил попробовать и остался очень доволен.

Мы до того наелись, что стали изнывать от жажды. Братья Маммана принесли две бутыли с водой.

— Вот, — объявил Винченцо, — это все наши запасы.

— А как же вы обходитесь? — удивился Карлик.

— Из реки берем, — объяснил Минико. — Можешь и сам туда сходить.

— Неужто, кроме воды, у вас нечем утолить жажду? — поинтересовался мой хитрый братец.

— А тебе чего, может, вина? — огрызнулся Минико.

Мой брат что-то пошептал на ухо Чернявому и Кармело; оба захохотали.

Американцы потягивали кислое вино и морщились.

— Ну так как же насчет вина? — осведомился Кармело.

— Вино только для хозяев, — отрезал Минико. — Говорю же: сходите к реке за водой, если не напились еще.

— А мне чего-то молочка захотелось, — протянул Кармело.

— Какого еще молочка?

— Обыкновенного. А то у вас коров нет?

— О Святой Антоний! Коров уже подоили, а молоко выпили, понятно?

Мой брат, Чернявый и Кармело дожевали мясо и поднялись.

— А вот мы сейчас проверим. — И направились к хлеву.

— Стойте! — заорал им вслед Минико.

Но мы всей толпой уже бежали к коровам, а дядя, который до войны жил в Нью-Йорке, смеясь, объяснял американцам, в чем дело.

Солдаты тоже загоготали и пошли за нами.

Из распахнутой двери хлева в нос нам ударил запах навоза, Карлик даже закашлялся.

Хозяева все еще пытались нам помешать, но сержант потребовал:

— Милк, дать милк!

— Поздно уже, вы всех коров перепугаете.

Но коровы ничуть не испугались: они стояли спокойно в своих стойлах и в темноте все казались черными.

— А вдруг какая лягнет? — забеспокоился Обжора.

— Дринк, дринк, милк, — подбадривали нас американцы.

Агриппино и Кармело, хорошо знавшие повадки животных, ловко пристроились под выменем. Коровы даже не шелохнулись, когда эти два наглеца принялись сосать у них молоко.

— Ух ты, сладкое!

— Ура, милк, ура! — горланили солдаты.

Коров было всего четыре, и нам пришлось ждать, пока другие напьются. Наконец пришла очередь моя, Тури и Нахалюги; они сосали жадно, захлебываясь, а я чувствовал теплую струйку в горле и наслаждался терпким запахом меда и сена.

Дядя с нами не пошел — остался на гумне доедать телячий жир.

Братья Маммана стояли в дверях хлева и сокрушенно глядели на нас.

— Ну будет, довольно, — то и дело повторяли они.

Коровам тоже, видно, надоела такая дойка, и они сердито замычали. Одна вдруг отчаянно взревела: это Чернявый с досады укусил ее за сосок.

— Ах вы изверги! — возмущались братья Маммана.

Наконец мы вдосталь напились молока и выползли из хлева чуть ли не на карачках.

— Ой, ноженьки не держат! — жаловался Тури.

Сержант, остававшийся на гумне, разглядывал окрестные холмы и что-то показывал своим солдатам.

— Глянь-ка, — толкнул меня в бок Чернявый. — Ровно кто сигнал подает.

Среди костров, разложенных на холмах, один, самый большой, горел как-то странно: то совсем угасал, а то вспыхивал с новой силой. А другие костры будто откликались ему.

— Уотс ап? — спросил сержант. — Что такой?

Но мы и сами впервые видели такую штуку, поэтому Тури решил разузнать все у братьев Маммана. Однако эти хитрозадые делали вид, будто ничего не понимают и к тому же очень заняты: они поспешно собирали требуху в кастрюлю, чтобы припрятать ее в хлеву. А над горой уже всходила серебристая луна.

— Дядь, а дядь, чего это? — спросил я у дядюшки Микеле, который еще не закончил свою трапезу.

Дядя присмотрелся: вокруг зажигались все новые костры.

— Да-а, голод не тетка! — изрек он, подбирая на гумне остатки требухи. И, наклонившись, прошептал мне на ухо: — Это сестричкам твоим отнесу. А то скоро все соседи нагрянут за мясом. Видал — друг дружке знак подают. — Он распрямился и кивнул американцам. — Гуд найт, господа хорошие!

Не успел он скрыться в темноте, как где-то совсем рядом послышался птичий свист:

— Фьюить! Фьюить!

Сержант растерянно вертел башкой, не понимая, что это за звуки. Меня вдруг осенило; я пересчитал свою шайку и двоих недосчитался.

раздалось сверху из густой листвы, в которой были развешены куски мяса.

Молодая двурогая луна осветила головы Золотничка и Карлика в посеребренных ветвях деревьев. Голоса их то звенели в ночи, то сливались с тихим шелестом листьев.

— Ха-ха-ха, маленки итальянски бойз! — смеялся сержант.

— Мир честной компании!

Мы обернулись: на склоне возникло шесть теней. Братья Маммана тут же попрятались, оставив нас одних.

К нам подошли шестеро мужиков, живших по соседству. Несмотря на то что ночь была теплая, все они были в шапках, и разом их сняли, непонятно перед кем — перед американцами или перед оливами, на которых висело мясо.

— Бог помочь, — сказал один из крестьян.

Золотничок с Карликом оборвали песню.

Сержант, видно, решил, что на него хотят напасть, и выхватил пистолет. Но ему объяснили, что мужики просто пришли на подмогу.

— Карашо! — Он знаком велел им снять мясо и положить на заранее приготовленный брезент.

Крестьяне, забравшись на деревья, стали отвязывать мясо и бросать на землю.

— Мы сами все понесем, к чему вам надрываться! — твердили они.

Сержант почуял неладное: так, чего доброго, он ни куска в штаб не доставит.

И верно, мужики проворно подхватили брезент и двинулись вперед со своей ношей, американцы — за ними.

— Эй, куда это вы? — спросил у крестьян Тури.

— С голодухи, сынок, куда хошь тронешься. В доме-то даже хлеба нет.

Чернявый засмеялся, поняв, что происходит.

— Ты что, заодно с этими ворюгами? — накинулся на него Золотничок.

— А разве сам ты не крестьянский сын? — сказал ему косолапый крестьянин. — Разве твоя семья не голодает?

— Что он сказаль? — спросил сержант; лицо его в лунном свете совсем побелело.

Мы не ответили.

— Я с вам говорийт, итальянски собака! — рявкнул он.

— Да ничего, ничего, — отмахнулся я.

— Скоро увидишь, — нахмурившись, пробормотал Тури.

Не сговариваясь, мы решили помочь своим и еще раз одурачить этих заморских сарацин.

Выйдя на дорогу, мы юркнули в овражек и залаяли по-собачьи. Пока сержант соображал, в чем дело, шестерка вместе с брезентом растворилась в темноте и ползком по кустам зашла американцам в тыл.

Американцы вконец растерялись.

— Чилдрен, чилдрен, мы стреляйт! — вопил сержант.

Но в ответ ему лишь месяц корчился на небе от смеха да ухали филины. Над нами нависал шатер из айвовых деревьев, надежно укрывавший нас от врагов. Американцы, опомнившись, и впрямь открыли стрельбу. Несколько солдат спустились в овражек и начали обшаривать кустик за кустиком, чиркая зажигалками.

— Следы ищут, — шепнул мне Тури.

С проклятьями продравшись меж колючих кустов ежевики и шиповника, американцы доползли наконец до айвовых деревьев.

— Все, нам крышка! — шепнул Золотничок.

Мы съежились и затаили дыхание. Американцы подошли уже совсем близко, остановились и прислушались, но потом, на наше счастье, свернули по тропинке в противоположную сторону, к саду дона Соррентино. Двигались гуськом, как индейцы. А нам уже надоело сидеть в этой духоте.

— Я выйду, — прохрипел Пузырь.

— Я тебе выйду! — пригрозил старый крестьянин, зажимая ему рот.

Мы еще долго не вылезали из убежища, опасаясь засады. Но наконец послышался шум моторов, и свет фар, озарив ближний холм, стал удаляться.

Мы бесшумно выбрались на дорогу и вздохнули полной грудью.

— Ну, бывайте здоровы, — сказали нам мужики.

— То есть как? — возмутился Тури. — А наша доля?

— Вы о чем, сыночки? — изумился косолапый.