Именно по этой причине Мещеряк решил посмотреть, что же делается вокруг.

— Мне с вами поехать? — спросил Ризаев. — Все–таки…

Мещеряк понимал, что старший лейтенант прав. И тем не менее, пересилив себя, он ответил, что поедет сам. Согласиться с Ризаевым — значило признать, что вся их затея никуда не годится и заранее обречена на провал. Но этого не могло быть. Он, Мещеряк, был для басмачей слишком незначительной добычей.

— Возьмите хоть автомат, — сказал Ризаев.

— Ладно, — Мещеряк положил автомат на заднее сидение «газика». Вряд ли он ему пригодится.

Садыков рванул с места.

Перед ними лежало ровное плато. Тусклая и однообразная равнина, поросшая редкой невысокой растительностью. Блеклость травы и кустарников наводила уныние. Под колесами машины покорно умирали выгоревшие травинки карабаша.

Потом «газик» долго шел по голым барханам. Теперь он двигался тяжело, его колеса буксовали на подъемах, прокручиваясь с длинным свистом. Все, сели!.. Садыков дал задний ход и попробовал взять бархан с разгона. Не вышло!.. После четвертой попытки, признав свое поражение, парень выключил мотор, бесшумно съехал вниз, вылез из машины и стал откручивать привязанные сзади узкие деревянные бревна, так называемые «шалманы». Без таких «шалманов» ни один здешний шофер не отправится в путь.

В пустыне, как обычно, было ветрено. Там, где пески едва зеленели, паслись отары. Мещеряк глядел на застывшую наветренную рябь, покрывавшую склоны барханов, и думал о том, что опи похожи на огромные раковины.

Кишлаки, в которые они заезжали, были тихими и сонными. Мужчин в них почти не было, одни женщины, старики и дети. Садыков, разговаривавший с ними и расспрашивавший у них дорогу, сказал Мещеряку, что чужаков здесь не было. Иногда появлялись казахи–кочевники — и только.

А ведь Ачил–бек со своими головорезами был где–то рядом.

Прошел еще час, другой… На этот раз «газик» остановился возле двух низеньких глинобитных домиков с плоскими крышами. Колодец!.. Вокруг него было голо, вся растительность выбита скотом, который пригоняли сюда на водопой. В таком домике всегда найдется постель, топливо и один–два скорпиончика, прилепившиеся к притолоке. Но Мещеряк приказал ехать дальше.

К вечеру жара стала спадать. Только в зените небо все еще оставалось ясным и голубым. На востоке оно потускнело и подернулось дымкой. На ровной и твердой, как асфальт, поверхности сухого такыра почти незаметной была автомобильная колея.

И вдруг начало быстро темнеть. На западе померкла светлая полоса, и в синем густеющем небе заблистали первые звезды. Теперь, когда стемнело, Садыков часто нагибался, то и дело останавливал машину и отыскивал след. Когда он нагибался, то казалось, будто он обнюхивает землю.

— Останови, — приказал Мещеряк. — Заночуем.

Они разожгли костер. Сухой саксаульник быстро, торопливо взялся огнем. Пламя вспыхнуло, взметнулось, запахло едким дымом.

Садыков, сидя на корточках, деловито подкладывал в костер узловатые сучья саксаула и сухие стебли джейраньей травы. Теперь он еще больше был похож на мексиканского ковбоя. Он действовал умело, споро, и кос rep сразу расцвел, зеленое, лиловое, алое пламя костра нежно одевало чайник, а Мещеряк и Садыков ждали, чтобы он закипел. Потом, когда они поужинали, костер, оставленный без присмотра, начал вздрагивать, опадать, и стало казаться, будто ночь вокруг тоже тихо вздрагивает.

Проснулся Мещеряк от конского ржания и схватился за автомат. Из песков доносился гул. Но оказалось, что это было слитное живое дыхание табуна.

Подполковник инженерно–авиационной службы оказался человеком дела. Дали людей — стало быть, надо их использовать на все сто. Летное поле в плачевном состоянии, и если они его приведут в порядок, им за это только спасибо скажут. Было бы неразумно, даже преступно в такое время, когда идет война, не воспользоваться предоставившейся им возможностью. Этот аэродром, помянете его слово, может еще пригодиться. Есть ли поблизости другие? То–то и оно…

Но Мещеряк настоял, чтобы первым делом обнесли высоким дувалом все постройки и выставили у ворот часового. Так надо!.. Поэтому, когда прибыли первые рабочие, Ризаев, исполнявший обязанности прораба, распорядился приступить к постройке забора. Все понятно? Не ему их учить, как надо месить глину.

Люди, присланные директором хлопкоочистительного завода, не были богатырями. Но месить глину они умели. Дувал?.. Для них это было привычным делом. Отчего не поработать, если будут хорошо платить? Тем более, что начальник обещает выдать талоны на мануфактуру…

Ситец, сатин и бязь, которых объединяло это понятие, были тогда в дефиците.

Соорудив из фанеры и жердей небольшой навес, Ризаев уселся за письменный стол. Попросил подходить по одному. Фамилия? Имя?.. Он сверялся со списком и выдавал талоны. А потом попросил всех сфотографироваться. Для пропусков. Старичок–фотограф со своим волшебным красным ящиком стоял тут же.

Мещеряк наблюдал за этим издали, не вмешиваясь. Видел, как фотограф усаживает своих клиентов на колченогий стул, поставленный возле стены мазанки, как ныряет под черное покрывало, а потом плавным движением базарного фокусника закрывает объектив черной нашлепкой. Готово! Следующий… Мокрые снимки он лепил на лист белой жести, и они тут же высыхали на солнце. После этого оставался сущий пустяк: наклеить фотографии на пропуска и прихлопнуть их треугольной печатью.

Среди рабочих, присланных директором хлопкоочистительного завода, Ачил–бека и его людей, разумеется, быть не могло. Тем не менее Мещеряк распорядился изготовить снимки в трех экземплярах. Дескать, по две фотографии должно храниться у каждого в его личном деле. Во всем должен быть образцовый порядок.

На оформление документации и раздачу инструмента ушел целый день. Ризаев был дотошен и медлителен. Но зато на другой день, придя на работу, люди сразу же смогли заняться делом. За три десятка шагов от мазанок, там, где в будущем должны были быть ворота, их встречал Садыков, вооруженный автоматом, и проверял пропуска.

Казалось, все идет как надо. Время от времени перед работающими появлялся генерал, и они могли лицезреть его в полном блеске, сновали офицеры с озабоченными лицами, тарахтел «газик» и приезжали, нещадно пыля, груженые полуторки. Но Мещеряк тревожился. Слухи… У него не было уверенности, что они сделают свое дело. Объявления о том, что строительству «Объекта № 1» срочно требуется рабочая сила, были расклеены по городу, но и на них Мещеряк не возлагал больших надежд. Он знал, что противник и хитер, и осторожен.

Однако Мещеряк напрасно нервничал. Если не объявления и слухи, то талоны на мануфактуру возымели действие. Люди потянулись за город, к аэродрому.

На третий день от желающих получить мануфактуру уже отбоя не было. Приходили женщины в каких–то обносках, инвалиды на костылях, несовершеннолетние юнцы, старики… С каждым надо было поговорить. Кого принять, кого обнадежить, а кого и отправить с миром. Только поспевай!.. Видя, что Ризаеву одному не управиться. Мещеряк вызвался ему помочь.

— Фамилия?

— Чарыев…

— Имя, фамилия?..

— Курбан Клыч…

Акмаев, Ниязов, Атамурадов, Умар Ганиев… Татары, узбеки, туркмены, русские… Но краснобородого, которого надеялся увидеть Мещеряк, среди них не было.

До конца недели они приняли на работу еще человек сорок. Неужто напрасно?..

Пятница была на исходе, и Мещеряк послал Садыкова в Ургенч. Нет ли известий от Нечаева? Вот уже который день он ничего не знал о нем. А в Чарджоу был железнодорожный мост. И Ачил–бек мог интересоваться именно им…

Заодно Садыков должен был отправить в Чарджоу пакет, в котором лежало около ста фотографий — авось Шарифиддин Усманов опознает Ачил–бека… Но уверенности в этом у Мещеряка, говоря по совести, не было.

Из Ургенча Садыков вернулся поздно вечером. Есть радиограмма, есть… Мещеряк схватил ее и прочитал трижды. Мещеряка ставили в известность, что в среду Ачил–бек снова вышел в эфир на частоте 9876 килогерц. Запеленговать его, однако, опять не удалось. Но его рация работала из района Хивы. И передала всего лишь два слова: «Пришел, увидел…»