Петрухин, признаться, не был доволен результатами допроса и не скрывал своего разочарования. Он чувствовал, что не сможет закончить дело. Подполковник Белых ожесточился, а в таком состоянии люди упрямы. Но затяжка не входила в расчеты Петрухина. Он слыл опытным оперативным работником (по крайней мере так ему казалось) и стремился добиться успеха любой ценой. А он, оказывается, не продвинулся ни на шаг…

И тут его осенило.

— Приятно было побеседовать с вами, Кузьма Васильевич, — сказал он. — Надеюсь, мы еще продолжим наш разговор. У нас для этого будет достаточно времени. И Анну Сергеевну пригласим. Что, не рады?

Он многозначительно усмехнулся.

Но Белых, смотревший себе под ноги, не смог оценить многозначительности его усмешки.

— А пистолет, между прочим, у вас совсем новый, — продолжал Петрухин, возвращая подполковнику оружие. — Он заряжен? Тогда осторожнее…

И он направился к двери. Понял ли его подполковник Белых? Надо думать, что понял. Ведь у него были такие дикие глаза…

Оставшись в одиночестве, Белых шумно вздохнул. Потом он подошел к окну и рывком распахнул его. За голыми деревьями черно дымили трубы завода. Слышно было, как тяжко ухает металл. Из ворот механосборочного цеха медленно, переваливаясь, выползал неуклюжий танк.

Завод!.. Белых знал и любил его. Знал? Странно, что он подумал о себе в прошедшем времени… Не потому ли, что слова майора Петрухина не шли у него из головы? На письменном столе лежал пистолет. Только на днях Кузьма Васильевич смазал его и протер. Пистолет был на предохранителе. Как это у Чехова? Если на стене висит ружье, то оно должно выстрелить… А может, и не у Чехова? Но об этом он где–то читал…

Белых торопливо запер дверь на ключ и, вернувшись к столу, рванул ворот кителя. Потом подумал, что надо закрыть окно, и подошел к нему. Было одиннадцать часов семнадцать минут утра…

Из–за громоздкого письменного стола, стоявшего на львиных лапах, поднялся ухоженный краснощекий крепыш из тех, про которых говорят, что они ладно скроены и крепко сшиты. Был он в плотной коверкотовой гимнастерке полувоенного образца с мягким отложным воротником и в ослепительно–белых фетровых бурках, обшитых тонкими полосками желтой кожи. Заложив пальцы левой руки за широкий кожаный ремень, простроченный замысловатым узором, крепыш лодочкой протянул Мещеряку свою пухлую ручку.

— Пузин, кадровик.

Так вот он каков, этот заместитель директора завода по кадрам Иван Степанович Пузин, человек, облеченный властью казнить и миловать. Впрочем, не столько даже облеченный ею, сколько присвоивший себе право вершить судьбы многих сотен людей!.. Хотя он и отрекомендовался кадровиком, ото вовсе не значило, что Пузин сызмальства связан с заводом. В это понятие заместитель директора вкладывал иной смысл. Оно должно было означать, что Пузин ведает кадрами или, как он сам выражался, «сидит на кадрах».

О вчерашнем происшествии в доме конструктора Локтева заместитель директора уже знал со слов майора Петрухина, с которым был в давних дружеских отношениях. Пузин дорожил этой дружбой и тем, что работает с Петрухиным «в контакте», а тот в свою очередь, относясь ко всем настороженно, был о Пузине самого лучшего мнения. Еще до того, как они вошли в кабинет Лузина, майор Петрухин дал Мещеряку и Нечаеву понять, что «Пузин — свой человек».

Улыбаясь, Пузин обнажал золотые коронки, и его лицо золотисто засияло.

— Прошу садиться, — он широко, гостеприимно взмахнул ручкой.

Кабинет, в котором Мещеряк и Нечаев очутились по милости майора Петрухина, был огромен. От двойной дубовой двери, наглухо отделявшей Пузина от всего остального мира, к его письменному столу вела толстая ковровая дорожка. Стены кабинета, выкрашенные в салатный цвет, были подчеркнуто пусты. Лишь над головой Пузина висел портрет под стеклом, на который сразу обращал внимание каждый входящий.

Книжные шкафы, фанерованные «под орех», были плотно заставлены внушительными томами энциклопедии Брокгауза и Ефрона с золотыми обрезами, к которым, надо полагать, Пузин никогда не притрагивался. Но зато они придавали кабинету и его хозяину строгую солидность. С той же целью сбоку от письменного стола был поставлен и длинный, покрытый зеленым сукном стол для заседаний.

Пузин вернулся к своему письменному столу и навис над ним. По левую руку от него на низкой тумбочке стоили разнокалиберные телефонные аппараты, а по правую, на столике красного дерева, рядом с сифоном с газированной водой, виднелся никелированный поднос, накрытый салфеткой.

Мещеряк утонул в кожаном кресле.

И только тогда, подняв глаза, он увидел прямо перед собой огромную карту Европейской части СССР, небрежно затянутую шторкою. Карта эта была утыкана разноцветными флажками — должно быть, Пузин ежедневно упражнялся на ней в стратегии и тактике. Мещеряк знал, что есть люди, которые никогда не держали в руках трехлинейной винтовки, но мнят себя полководцами. И вот теперь он видел одного из них воочью: Иван Степанович Пузин был домашним стратегом.

Поняв это с первого взгляда, Мещеряк уже не удивился, когда взглянул на письменный стол заместителя директора. Чернильницами Пузину служили маленькие танки. Третий танк, побольше первых двух, обтянутый промокательной бумагой, использовался хозяином кабинета в качестве пресс–папье. Свои отточенные разноцветные карандаши Пузин держал в маленьком стаканчике артиллерийского снаряда. Даже бумаги на его столе были придавлены внушительным куском брони.

И все–таки главным в этом кабинете был не письменный стол, а сейф, стоявший в дальнем углу, сейф, в котором, как Мещеряк вскоре убедился, заместитель директора хранил круглую печать. Этому сейфу здесь подчинялось все. Ему был подвластен даже сам хозяин кабинета, который лез из кожи вон, чтобы произвести на посетителей впечатление, будто именно здесь, а не где–нибудь в другом месте, решаются сейчас судьбы войны.

В следующую минуту Пузин позвонил и распорядился, чтобы принесли чай.

Секретарша, явившаяся по его вызову, молча унесла поднос и так же молча, на вытянутых руках, внесла его снова. Теперь на подносе стояли четыре стакана чаю в подстаканниках, а на тарелочках лежали пухлые, под стать хозяину, сдобные булочки и ватрушки. Величественно–небрежным кивком головы Пузин отпустил секретаршу, наказав ей никого к нему не пускать.

— Я занят, — сказал он.

Точно такие ватрушки когда–то подавали в кафе Фанкони. Нечаев зажмурился. Ватрушки ванильно пахли детством, солнечной Одессой, беззаботностью довоенной жизни. Нечаев, признаться, уже позабыл, как они выглядят. И вот оказывается, что они еще не перевелись на свете. Здоров жить товарищ Пузин, ничего не скажешь!.. Перед тем, как взять ватрушку, Нечаев посмотрел на Мещеряка.

— Давай не теряйся, — кивнул ему Мещеряк.

В стакане нежно желтел ломтик лимона. У Нечаева сперло дыхание.

Зато майор Петрухин блаженствовал. Держа подстаканник всей пятерней, он отхлебывал чай мелкими глоточками и щурил глаза. Потом, опустив стакан, спросил:

— Ну как, материалы готовы?

— Порядок, — Пузин накрыл ладошкой бумаги. — Тут У меня для вас кое–что приготовлено. Ахнете…

— Ладно, посмотрим, — Петрухин удовлетворенно хмыкнул. — Это касается подполковника Белых?

— Его личного дела у нас нет, — Пузин развел руками. — Он ведь человек военный…

— Я так и думал, — Петрухин кивнул с глубокомысленным видом. — Но мне хотелось бы услышать, какого ты о нем мнения… Да и товарищам тоже. Странная у него фамилия, Иван Степаныч. Тебе не кажется? По–моему, он из бывших… А вы, капитан, чему улыбаетесь? — Майор повернулся к Мещеряку. — Опять скажете, что вам нужны доказательства, так?..

— Скажу.

— Доказательства найдутся. Подберем, — пообещал Петрухин.

— Кто ищет, тот всегда найдет… — хохотнул и Пузин, зашелестев бумагами. Его лицо не то лоснилось, не то золотисто сияло. И дался Петрухину этот подполковник! Есть кое–что поинтереснее…