— А краски вы достали? — спросил Мещеряк.
— Ага, в Столешниковом, — к явному удовольствию Мещеряка, отметившего про себя, что мальчишка перестал глядеть волком, ответил Игорек. — В том самом магазине, о котором вы нам говорили…
— Вот видишь… — Мещеряк откинулся, запыхтел толстой цигаркой. — Все идет как надо.
— Стало быть, вы…
— Нет, — Мещеряк перебил Нечаева. — Не в том смысле.
— А мы знаете кого видели? — Лицо Игорька приняло загадочное выражение. — Не отгадаете…
— Первопечатника Ивана Федорова?..
— Вы про памятник? Не–ет… Самохина, вот кого. Нашего Самохина.
— Артиллериста, что ли?..
Слава наводчика Тимофея Самохина была громкой, его знала вся армия. Самохип был сибиряком, из тех таежных охотников, про которых говорят, что они запросто попадают белке в глаз. За три месяца, проведенных на фронте, зенитчик Тимофей Самохин сбил четыре немецких стервятника.
— Где же вы его встретили? — спросил Мещеряк, уверенный в том, что Самохин приехал в Москву за вторым орденом, которым его на днях наградили.
— Да в том самом магазине… — с досадой пояснил Игорек. И непонятливый же этот капитан–лейтенант!.. — Только мы не его встретили, мы его портрет увидели. Он выставлен. Портрет работы Виталия Галактионовича…
— Кубова, — подтвердил Нечаев.
Мещеряк почувствовал, как от его лица отхлынула кровь.
— Да не тарахтите вы так… Давайте по порядку, — взмолился он, — Рассказывай ты, Игорек…
— Пусть лучше он… — Игорек покосился на Нечаева. Уж не обиделся ли он? Тем более, что и рассказывать–то почти нечего. Ну, зашли в комиссионный. Ну, увидали портрет… И чего это капитан–лейтенант так кипятится?
Между тем волнение Мещеряка передалось уже и Нечаеву. Он приступил к рассказу, дав себе слово ничего не упустить… Незначительные подробности? Кто знает, быть может, они–то и заинтересуют Мещеряка больше всего.
Комиссионный в Столешниковом они нашли быстро. Магазин только недавно открылся. Чего там только нет!.. И шубы, и сервизы, и статуэтки… А народу — тьма. Толпятся возле прилавков, высматривают… Игорек растолковал продавцу, какие краски ему нужны, и тот выложил их на прилавок. Отличные, видать, краски. В жестяной коробочке. И колонковые кисточки. Пришлось отвалить за все это добро две тридцатки. Деньги у Нечаева были.
А вот бумаги в магазине не оказалось. По словам продавца, настоящий ватман теперь на вес золота. Зато он предложил им альбом для рисования. Игорек перелистал его и заявил, что подойдет… Бумага в нем плотная, пористая. Александрийская, кажется. Если только Нечаев не забыл.
В магазине горело электричество. У Нечаева было такое чувство, словно он попал в музей. Или в Воронцовский дворец… Они уже отошли от прилавка, когда увидели… «Смотрите, наш Самохин», — произнес Игорек. И точно: Самохин глядел с портрета, как живой… Портрет этот был в другом отделе, напротив. При них его стал рассматривать какой–то иностранец с трубкой. Почему иностранец? Одет не по–нашему и говорит с акцентом, мало этих иностранцев Нечаев повидал в Одессе!.. Иностранец интересовался работами Кубова…
— Он купил портрет Самохина? — Мещеряк не удержался от вопроса. Уж слишком обстоятельно Нечаев рассказывал, с ненужными подробностями.
— Нет, его ему не продали. Портрет сдан сегодня утром, а в том отделе переучет… Старичок, продающий картины, велел иностранцу приехать завтра во второй половине дня.
Мещеряк вздохнул с облегчением. Еще не все потеряно.
— И что же этот иностранец? — спросил он как можно равнодушнее.
— Уехал, попросив отложить для него все работы Кубова. На улице его ждала машина. Длинная, черная машина с откидным верхом и треугольником, вписанным в круг, на радиаторе.
— «Мерседес»… — Мещеряк кивнул. — А дальше?
— Мы с Игорем ушли, — сказал Нечаев. — Ему не терпелось попробовать…
— Отличные краски, — Игорек кивнул.
Мещеряк не в силах был заснуть. Слишком много событий втиснулось в один этот прожитый день, чтобы можно было о них не думать. Их надо было осмыслить и оценить.
Круг сжимался… Теперь в нем оставались только двое: художник Кубов и аккордеонист Бабушкин. Что он знал о них? Виталий Галактионович производил приятное впечатление. Известный мастер, общественник, участник гражданской войны… Не симпатяга, но и не бука. Спокойный, рассудительный, эрудированный (в этом Мещеряк имел возможность убедиться), влюбленный в свое дело, в жизнь… Сомнительно, чтобы такой человек ни с того ни с сего переметнулся на сторону врага… А Иван Игнатьевич Бабушкин, которого Мещеряку так и не удалось повидать, был, судя по всему, полной противоположностью Кубову. Вздорный, раздражительный человек, выпивоха и неудачник, обозленный на весь мир… У него были все данные для того, чтобы стать выдающимся музыкантом, но так он им и не стал. Почему? Растратил свои способности, свою молодость… Бывший дворянин, бывший юнкер, бывший студент консерватории… У Бабушкина все было в прошлом, и он, надо думать, жил одними воспоминаниями о своем беззаботном детстве и офицерской юности, о поклонницах и аплодисментах. Такого опустившегося и безвольного маэстро, постоянно нуждающегося в деньгах для выпивок и кутежей, разумеется, ничего не стоило завербовать… Именно такое впечатление составил себе о нем Мещеряк после беседы со старшим политруком и по рассказам других людей. Старший политрук даже заявил, что маэстро Бабушкин готов родного отца продать за бутылку… И тут появляется на свет божий этот портрет…
То, что этот самый портрет попался на глаза Игорьку и Нечаеву, было, разумеется, чистой случайностью. Но само его появление случайностью не было. Нет таких преступников, которые не оставляют следов… Тайное всегда становится явным, рано или поздно. Эту истину Мещеряк усвоил еще тогда, когда работал в угрозыске. Человек, которого он считал своим учителем, говорил ему: запомни, нет таких хитрых замков, которых нельзя было бы открыть; и неуловимых преступников тоже нет, все это враки. Тайны? Секреты?.. Они из области художественной литературы. Все зависит от того, как взяться за дело…
Но не торопится ли он с выводами? Кто дал ему право подозревать Кубова? Никаких доказательств вины Кубова у него нет, одни предположения и догадки… Но на таком зыбком грунте нельзя строить обвинение.
«Спокойно, спокойно, — сказал он себе. — Начнем по порядку…» Лежа с открытыми глазами, он постарался восстановить в памяти свой разговор с художником. Кубов сказал ему, что работает над большим полотном. Даже еще не приступил к нему, а только готовится… И поездки на фронт были продиктованы желанием… Так, так… Художник делал наброски, эскизы. Все эти пейзажи и портреты, которые он писал, были как бы заготовками для картины… В том числе и портрет Самохина. Открытое, типично русское лицо, чуть–чуть скуластое, с узкими глазами… Мещеряк видел Самохина не раз. Зачем же Кубову понадобилось отнести этот портрет в комиссионный? И сразу по возвращении в Москву. Странно!..
Ну, а если Виталию Галактионовичу срочно понадобились деньги? Человек он не богатый. Бывает же так, что срочно нужны деньги. Кто–то из близких заболел. Кто–то, быть может, это женщина, которая тебе дороже жизни, вдруг увидела шубку, о которой давно мечтала, и ты… Мало ли по какой причине Кубов мог решиться продать этот портрет? А что, если у него несколько портретов Самохина?..
Но тогда, спрашивается, отчего в магазине появляется какой–то иностранец, интересующийся работами Кубова?.. Не такой уж он прославленный мастер. И отчего, спрашивается, Кубов так торопился в Москву?.. Этому еще предстояло найти объяснение.
Эх, если бы удалось заполучить этот портрет!.. Чего бы он, Мещеряк, не отдал сейчас за него!..
Но ведь еще не поздно. У него есть время… Иностранец, как сказал Нечаев, явится за портретом только завтра во второй половине дня. А до этого… Но тогда как же быть с Бабушкиным? Не может же Мещеряк разорваться на части. Сказано: за двумя зайцами… Приподнявшись на локте, он тихо спросил:
