Сон занимал важное место в их любви. Если они что и предпочитали делать вместе, так это спать. Они готовились ко сну с такой же тщательностью, как другие готовятся к балу в посольстве США. Синеситта принимала ванну, чистила уши, мыла и сушила волосы. Она никогда не ложилась в постель с длинными или грязными ногтями. Что касается Коллена, то он был одержим пижамами, меняя их почти каждый вечер. Он больше беспокоился об одежде, в которой спал ночью, чем о той, в которой ходил днем. Моя сестра спала голой. Обычно они входили в комнату одновременно, церемониальным шагом, как входят в театр или в ризницу. Оказавшись рядом в кровати, они испытывали такое упоение, что сразу погружались в глубокий сон. Каждый был снотворным для другого, словно они купили друг друга в аптеке. Иногда Синеситта оставляла руку Стюарта в своей. Или же они прижимались друг к другу в так называемом положении «ложечки». Но большую часть времени они не прикасались друг к другу. Каждое утро моя сестра просыпалась розовощекой, с яркими губами и отдохнувшими глазами. Но час за часом, по мере того как Стюарт донимал ее своим плохим настроением, от ее великолепного вида не оставалось и следа. В течение дня он методично разрушал все то хорошее, что дал ей ночью. А может, он просто злился на то, что его разбудили?

В конце апреля Коллен рассказал мне, — от нечего делать, из-за садизма, презрения или скуки, или всех четырех причин вместе взятых, — как и почему он убил свою жену и детей, объяснив, что те два года, которые длился его брак, ему приходилось слишком сильно стискивать зубы. «Когда у мужа начинают болеть челюсти, — сказал он, — его супруге стоит начать беспокоится за свой брак или за собственную жизнь».

Каждое второе воскресенье Коллены ездили к мадам Пьерро, матери Ноэми. Это была бывшая телережиссер, уволенная с государственного телевидения после забастовки 1968 года и снова устроившаяся на работу на частное телевидение в 1970-м. Через два года, раньше положенного времени, она вышла на пенсию и уехала в Бутини-сюр-Оптон, ту же деревушку, где у Вуаэль была своя хижина. Мадам Пьерро владела там домом, который переписал на ее имя муж и который, говорила она, перейдет после ее смерти к Ноэми и Стюарту и их двум дочерям. Она занималась огородом и прямо на машинке сочиняла сказки для детей. Позднее она приобрела всемирную известность под псевдонимом Жоэль Ноблькёр (или — кур, Стюарт точно не помнил) за свою серию (двенадцать книг, изданных в «Ашетт» в 1973–1988 гг. В этот, последний год она попыталась отравиться газом) «Завиток и Хлястик», где рассказывалось о приключении таксы и панды, путешествующих по всему свету. Несколько книг были переведены за границей, а точнее, в социалистических странах: Польше и Чехословакии. Месье Пьерро — молчаливый мужчина, мастер на все руки, в прошлом высокий функционер — тоже находился на пенсии. Драма произошла в тот день, когда родители Ноэми показали ей и Коллену, которых сфотографировали несколько недель назад вместе с малышками, полученные снимки. Стюарт обнаружил, что с тех пор, как он расстался с холостяцкой жизнью и преступным миром, его подбородок почти удвоился. Кроме того, он потерял почти половину волос. Кстати, в течение двадцати лет, проведенных в тюрьме, он безуспешно пытался раздобыть в тюремной лавке средство от облысения. На снимке Ноэми стояла позади него с хмурым и властным взглядом. И этот взгляд его разъярил. Малышки с манящими улыбками и голыми коленками, сидевшие в траве и словно предлагавшие себя, показались ему расчетливыми и презренными танцовщицами, которые снимают клиентов в баре, а в будущем крепко вцепятся в папин кошелек. Он встал.

— Куда ты? — спросила Ноэми.

— Немного пройтись.

— Я пойду с тобой.

— Нет.

— Почему?

— Я хочу подумать.

Он ушел. Земля в то время стоила дешево, и Пьерро смогли купить большой сад, в глубине которого и укрылся Коллен, не без труда стараясь унять дрожь, вызванную злостью и отвращением. У него случались приступы ненависти, как у других — приступы печени, астмы или почечные колики. Ноэми совершила две ошибки: нашла его, чтобы потребовать объяснений; и стала угрожать, получив несколько пощечин вместо объяснений. Стюарту не давал покоя его удрученный, потерянный и угрюмый вид на фотографиях, снятых Пьерро. И в этом он винил Ноэми — как позднее будет винить мою сестру в своих страхах и других психологических и даже психомоторных расстройствах. Правда, нам, Брабанам, хватило ума не фотографировать его. Единственный снимок, который у нас сохранился и который постигла очень странная участь — это тот, что сделал шофер в Брикстоне, и где Коллен запечатлен за столом в кафе в компании Кармен Эрлебом. Стюарту ни за что на свете нельзя было показывать, каким он был на самом деле. Он, как и многие убийцы, приходил в ужас, видя свое изображение. Кстати, я никогда бы не стала писать эту автобиографию, если бы Стюарт был еще жив. Я слишком боялась его мести.

— Я все расскажу папе, — пригрозила Ноэми.

— Ты поставишь его в затруднительное положение, так как я намного здоровее и он не сможет меня побить. Если же ты ничего ему не скажешь, он спасет свое достоинство.

— Я требую развода!

— За пощечину?

— Две пощечины!

— Никакого развода.

— Посмотрим.

— Как бы не так! Мало того, что ты изводишь меня вот уже два года, так теперь собираешься еще и уйти?

— Тогда уйди сам!

— Я уйду, но не сегодня.

— Когда же?

— Когда решу. Может, завтра.

— Завтра меня тоже прекрасно устроит.

— Я сказал: может быть.

Впервые за долгое время Коллен прочел страх в глазах женщины. Он почувствовал себя так, словно после двух лет, проведенных в пещере, наконец увидел солнечный луч, ослепивший его и одурманивший. Он понимал, что упорядоченная, размеренная и законопослушная жизнь, которую он вел после смерти отца, не только ему не подходила, но и разрушала. Ему хватило нескольких секунд, чтобы вновь обрести врожденную жестокость и почувствовать, как заиграла кровь в венах. Он возродился. Со дня своего бракосочетания он подсознательно ожидал, когда перед ним откроется запасная дверь; и вот она широко распахнулась, а за ней он увидел множество пакетиков с кокаином, бутылок с виски, американских кастетов, проституток в ботфортах и так далее. Он схватил свою супругу за шиворот и притащил назад к Пьерро, как притаскивают кота к месту, где он нагадил. Стюарт заявил родителям Ноэми, что они с женой возвращаются в Париж.

— Уже! — воскликнул месье Пьерро. — Вы даже не выпили чаю.

— И не сыграли в скрабл, — добавила мать Ноэми.

Партия в скрабл в Бутини-сюр-Оптон вошла в обычай еще со дня помолвки Стюарта и Ноэми. До этого Стюарт обычно играл с Морисом Перуччи, своим бывшим патроном, и его дочерью Одиль — тоже заядлыми «скраблистами».

— Сыграем в следующий раз, — бросил он, зная, что следующего раза не будет, но еще не зная почему.

В течение всего 1974 и большей части 1975 годов Стюарт пытался убедить судью, что, возвращаясь в Париж, не предполагал, что в тот же вечер убьет жену и двух дочерей. Он был уверен лишь в том, что его жизнь с ними закончилась, а значит, и их жизнь с ним — тоже. На окружной дороге Ноэми спросила, есть ли у него другая женщина. Он ответил, что нет, но если она предложит ему подходящую кандидатуру, он не откажется. Ноэми сказала, что он омерзителен. Он заявил, что намного более омерзителен, чем она себе представляет, и с таким огромным удовольствием, что чуть не потерял управление машиной, начал перечислять большинство преступлений, которые совершил до знакомства с ней: избиение лавочников и булочников на площади Клиши, эксплуатация трех девиц на улице Сен-Дени и на Венсенском бульваре (я так и не смогла точно узнать: две на Сен-Дени и одна на Венсенском бульваре или одна на Сен-Дени и две на Венсенском бульваре), преступление в Баньоле, грабежи и драки. Говоря, он все больше осознавал, — и она, конечно же, тоже, — что будет вынужден убить ее, чтобы она не выдала его полиции, как только он ее бросит. А он теперь собирался ее бросить. Кроме того, ему придется убить и малышек, иначе у них никогда не будет нормальной, счастливой жизни и до самой смерти они не избавятся от кошмаров. Такая перспектива ему не улыбалась, он хотел управлять процессом.