— Мне нужно выйти замуж. Я скопила три миллиона франков, поместив их под девять с половиной процентов в Люксембургский банк, что дает мне на жизнь немногим меньше трехсот тысяч франков в год. Это немного, но у меня хватило ума купить в кредит в 1983 году большую квартиру в Маре. Я закончу выплачивать его в будущем году. У меня есть также домик в деревне — хижина, как говорят во Франции — в Бутини-сюр-Оптон. Я обожаю деревню, животных, естественный образ жизни. Ну и, конечно, квартира в Рейкьявике, которую родители оставят мне после смерти. А что есть у тебя?

Семейное, имущественное и финансовое положение Брабанов было одновременно намного более сложным и простым, поэтому я ограничилась рассеянным жестом, напустив на себя таинственный вид.

— Ты за каким столиком? — спросила Вуаэль, прижимая свое влажное лицо к моей потной щеке.

— За столиком Оливье Перрона, но он ушел.

— Пойдем со мной, я сижу с Иваном Глозером. Это он устроил праздник. Ты с ним знаком?

— Он спал с моей сестрой.

— С кем он только не спал!

— Со мной.

Она засмеялась.

— Ты — гей?

— Нет.

— Тогда почему ты носил этим летом юбку?

— Слишком долго объяснять.

Она раздражала меня своими вопросами. Я поцеловала ее в губы. За одним поцелуем следует другой. Теперь, поцеловавшись с Кармен Эрлебом, я могла поцеловать всех женщин. Даже Марину, если бы ей захотелось. Мы с Вуаэль в обнимку подошли к столику Ивана, где сидели также Марина, две-три девицы в стиле «голый пупок — острые груди» и тип с седоватыми волосами, представившийся новым генеральным директором «Эльф Акитен» таким шутовским тоном, что я приняла его за бывшего тележурналиста, от которого отказались все телеканалы, и которому теперь приходится зарабатывать на жизнь юморесками. Позднее Иван подтвердил, что это действительно был генеральный директор «Эльф Акитен», и я пожалела, что была так необходительна, потому что он мог бы подыскать Стюарту Коллену работу на бензозаправке.

— Я нашла мужа, — заявила Вуаэль.

— В это уже никто не верил, — заметила Марина.

Иван потягивал энную порцию грейпфрутовой водки, и его отстраненный и решительный вид показывал, что с ее помощью он преодолевает определенное число внутренних барьеров.

— Где будет церемония? — поинтересовался фальшиво-настоящий генеральный директор.

— В моей кровати, — сообщила Вуаэль.

— Когда?

— Сегодня ночью. Ты идешь, Брабан? Уже поздно, а мы, тридцатилетние манекенщицы, ложимся спать рано, поскольку наши самолеты на Гамбург, Мадрид и Лиссабон вылетают на заре, а лимузины за нами не приезжают. Кроме того, мы научились быть экономными и поэтому ездим на автобусе до аэропорта.

— Брабан никуда не пойдет, — сказал Глозер, не поворачивая ко мне головы, наверное, из-за страха осознать, что он делает.

— Это почему же? — спросила Марина кислым тоном.

— Мне нужно ему кое-что сказать, — объяснил Глозер.

— Ладно, — согласилась Вуаэль, — поговорите, но потом я его уведу.

— Хорошо, — Иван встал. — Пойдем.

— Куда это вы? — встрепенулась Марина.

Он улыбнулся.

— В тихое место.

— В «Батаклане» нет тихих мест.

— Мы не пойдем в «Батаклан».

— Если ты это сделаешь, Иван, между нами все будет кончено.

— Между нами и так все будет кончено, даже если я этого не сделаю.

— О чем это он? — спросила Вуаэль.

— Он собирается уединиться в тихом месте с Брабаном, — объяснила Марина.

— Я так и знала, что он гей! — воскликнула Вуаэль, показывая на меня пальцем так, как, без сомнения, делают в исландских деревнях, особенно зимой, когда встречают гомосексуалиста.

— Он — не гей, — сказала Марина. — Это девица, стервозная девица!

— Я не девица, — возразила я. — И не парень. Но в любом случае, не гей.

— Тогда кто? — поинтересовалась Вуаэль.

— Он — никто, — объяснил Иван. — Я его хорошо знаю: мы были соседями, когда я жил в предместье. Уже в детстве у него возникла эта проблема. То он год занимался регби в спортивной ассоциации имени Ленина, то — живописью на шелке в доме культуры имени Гарсиа Лорки. Его родители никогда не знали, дарить ли ему медведей или кукол, игрушечные ружья или кухонные принадлежности. Поэтому они дарили ему только материал для рисования.

— Так я и стал художником, — сказала я, сложив губы бантиком.

Мужчина постучал в дверь комнаты. Никакого ответа. Он постучал еще раз. Приглушенный звук явно не любовной возни. Мужчина — на вид лет тридцать, осмотрительный, как все карьеристы — нахмурился, поразмышлял и постучал снова. Молчание. Наконец раздался грассирующий голос:

— Моя жена уже вам сказала, что «Бриттани Феррис» оплачивает номер!

— Я — представитель «Бриттани Феррис».

Прошло секунд десять, и дверь отворилась. На пороге стояла Синеситта в старом пеньюаре в цветочки. Еще один подарок благотворительного католического общества. У нее были бледные губы, зеленоватый цвет лица, беспорядочно свисавшие на лицо и плечи волосы. Представитель «Бриттани Феррис» различил за ней огромную массу, которая медленно пришла в движение, вылезая из кровати, опустилась на оплывшие ноги и сразу заполонила своим невероятным объемом все пространство.

Синеситта завесила окно, и поэтому в комнате царил полумрак.

— Меня зовут Кристиан Сушон, — представился мужчина.

— Я принял вас за хозяина отеля, — сказал Стюарт Коллен, приближая, как обезьяна, глядящаяся в зеркало, свое чудовищное лицо к лицу представителя «Бриттани Феррис».

Он начинает из-за нас нервничать. Да, это правда, мы подолгу не выходили из комнаты, но какое ему до этого дело? Кстати, вы должны ему заплатить, как было обещано.

— Я только что заплатил, — произнес Кристиан Сушон.

— Это ненадолго его успокоит. Сине, пригласи месье в наше любовное гнездышко. В конце концов, это ему мы им обязаны.

Мужчина вошел. Стюарт, чтобы оставить ему место для передвижения, с неуклюжестью полярного медведя, поднимающегося на второй этаж заброшенного дома на севере Финляндии или Канады, вскарабкался на одноместную кушетку, висевшую над кроватью, на которую и сел Сушон. Синеситта, хотя и была на третьем месяце, осталась стоять, сложив руки на груди.

— Вы занимаете эту комнату уже девять недель, — сказал Кристиан Сушон.

— Девять недель и четыре дня, — уточнила Синеситта, считавшая все с тех пор, как стала жить со Стюартом, включая дни.

— Нам здесь хорошо, — заявил Стюарт, доставая из-под одеяла Октава и покачивая его в своих огромных руках.

— Компания не может держать вас здесь до конца жизни.

— Однако именно ваша компания нас чуть не угробила! — закричал Стюарт.

— Это никак не связано. Насколько я знаю, мы не лишали вас квартиры.

— У нас не было квартиры, — сказала Синеситта.

Описывая мне эту сцену, она призналась, что никогда не представляла, что у нее будет муж без работы, не собирающийся ее искать; ребенок без социальной страховки; что она будет беременна вторым ребенком, которого ожидала такая же участь, как и первого; что проживет шестьдесят дней в отеле «Формула 1», выходя из него только для того, чтобы быстро переспать с братом своего мужа в королевских апартаментах в местном отеле или наспех пообедать со Стюартом в «Бюргер Кинге», и что скажет представителю «Бриттани Феррис», что у нее нет квартиры.

— Наша компания не обязана вам ее обеспечить, — заявил Кристиан Сушон. — Я получил от моей дирекции распоряжение отправить вас домой.

— У нас нет дома, — бросил Стюарт.

— В таком случае нужно попросить мэрию Кале помочь вам с жильем.

— А что нам делать тем временем? — со злобной радостью спросил Стюарт, показывая ему маленькую симпатичную головку Октава. — Спать на улице? Сейчас зима, и вы не имеете права выставлять нас отсюда. Кроме того, моя жена беременна.

— Подождите, — прервал его мужчина, — вы находитесь в отеле, а не в квартире. И вас можно выставить отсюда как зимой, так и летом.