Лондон раскрывал перед ними мрачные улочки, заполненные гуляющими мужчинами и женщинами, которым, казалось, всем до единого удалось избежать чего-то ужасного, и теперь они мирно проводили свои дни и восхитительные вечера рядом с замечательным и близким человеком. Стюарт и Синеситта остановились пообедать в «Айви». Он взял цыпленка по-индийски, а она — салат «Цезарь». Оба заказали «Шабли». Они выложили последние фунты, оплатив счет, и двинулись в отель пешком по Стрэнду и вдоль Гайд-парка. По дороге Синеситта поменяла пять тысяч швейцарских франков, что составило чуть меньше двух тысяч фунтов, и отдала их Стюарту. Тот, как обычно, принялся делить деньги моей сестры с моей сестрой, но она попросила, чтобы он оставил все у себя, так как не хотела заниматься счетами. В отеле они поспали минут десять, потом заказали в номер шампанское. Стюарт посмотрел по телевизору хоккейный матч на льду, а моя сестра прочла страниц пятьдесят «Силы возраста» Симоны де Бовуар, чью книгу купила перед отлетом в аэропорту Шарля де Голля. Тревога поднялась в ней около шести вечера.
— Ну вот, — сказала она, закрывая книгу. — В это время мы с мамой обычно садились в экспресс-метро.
— Пойдем прогуляемся в Гайд-парк, — предложил Стюарт.
Сент-Джеймс-парк, Грин-парк, Гайд-парк и Кенсингтон-гарден — четыре шутника, развлекающихся хитроумными играми в перспективу, заставляя туристов и иностранцев заблудиться. А Риджентс-парк, Холланд-парк и Хэмстед-Хит с наигранным осуждением издали наблюдают за этими ежедневными проделками. Вы входите в Кенсингтон-гарден с Кенсингтон-хай-стрит и, идя совершенно прямо, не бегая в поисках пропавшей собаки, не разговаривая на животрепещущую тему, оказываетесь в Гайд-парке. Перейдя через Серпентайн, вы надеетесь вскоре увидеть Гайд-парк-корнер, от которого, думаете вы, можно дойти до площади Пикадилли. Но чуть перепутав направление после пересечения моста, вы оказываетесь у Мраморной арки — триумфальной арки из белого итальянского мрамора, — которую вначале принимаете за Гайд-парк-корнер. Вскоре вам приходится признать очевидное: это не Гайд-парк-корнер. Где же тогда Альберт-холл, Эспли-Хауз, площадь Пикадилли, Букингемский дворец? У вас нет ни малейшего представления. Вы потеряли все ориентиры. Но вот вы замечаете несколько деревьев в конце Харли-стрит, а дома XVIII века и эдуардовские и викторианские здания заставляют вас подумать, что Букингемский дворец, а также все туристические достопримечательности, как-то: памятник королеве Виктории, «Конная гвардия», собор святого Павла — находятся поблизости. Но эти деревья оказываются иллюзией. За ними нет ни Гайд-парка, ни Грин-парка. Вы на Бейкер-стрит, но слишком обезумевшие, чтобы искать в доме № 221 Шерлока Холмса, хотя он вам и нужен, чтобы найти дорогу. В этот момент в глубине души вы осознаете, что нужно свернуть направо, чтобы попасть в ваш любимый цивилизованный Лондон: Лондон антикваров и театров, парфюмерных магазинов и клубов, Лондон королевы и принца-консорта. Однако, зачарованные несколькими деревьями, виднеющимися в конце Бейкер-стрит, вы вопреки всякой логике сворачиваете налево, думая, что за ними найдете часть Гайд-парка или Кенсингтон-гардена. Вы идете быстро, очень быстро, так как эти деревья далеко, очень далеко, намного дальше, — начинаете вы говорить себе, — чтобы быть деревьями Гайд-парка или Кенсингтон-гардена, но вы не собираетесь сворачивать с полпути. Вы пересекаете Мериле-Боун-роуд, Парк-роуд — и вдруг вам кажется, что с неба льется божественный свет, тогда как это всего лишь солнечная ухмылка какого-то сатанинского светила. Теперь вы уверены, что нашли Серпентайн. Он перед вами, сине-золотистый, окруженный плачущими ивами. Вы говорите себе, что пойдя вдоль него и не занимаясь поисками более короткой дороги, которая привела бы вас прямо в Грин-парк, попадете в Гайд-парк-корнер. Там вы сядете на автобус, идущий на площадь Пикадилли, потому что вы уже устали, не чувствуете под собой ног, вам хочется всего лишь съесть двойной гамбургер, запив его стаканом колы в «Хард-Рок-кафе», хотя кусок говядины с оливками и стаканчик бургундского в «Линдсей-хаузе» были бы еще лучше. Увы! В конце Серпентайна, который оказался не Серпентайном, а Лодочным озером, расположен не Гайд-парк-корнер, а Планетарий, а дальше — Королевская академия музыки. Гайд-парк-корнер находится в километре к юго-востоку от места, где вы стоите, но вы об этом не знаете и вообще не хотите знать. У вас есть лишь одно желание: поймать такси, где вы сможете вытянуть ноги, согреть руки и вернуться в отель, скрывая свой стыд.
Лондон весь состоит из изгибов, ломаных линий, неправильных прямых и сомнительных перпендикуляров. Город образует кривую. Люди думают, что Оксфорд-стрит и Пикадилли идут параллельно, хотя на самом деле они отдаляются друг от друга настолько, что Оксфорд-стрит оказывается над Гайд-парком и под Пикадилли. Стрэнд кажется прямым бульваром, честным, упорядоченным — но если вы проявите неосторожность, он уведет вас на юг, прямо к Темзе. Лондон вертится вокруг самого себя как одинокая планета. Этот город без конца пытается оторвать вас от себя, как отрывают этикетку от баночки с горчицей или жвачку от шортов цвета хаки. Он постоянно наклоняется в сторону, но никогда не знаешь, в какую; и если вы хотите в нем остаться, вам следует цепляться за все, что попадается под руку: театры на Шефтсбери-стрит, китайские бары в Сохо, кафетерии в Гайд-парк-корнере, дом Генри Джеймса в Чейн-вок. Понемногу вы выпрямляетесь, находите шаткое равновесие, начинаете различать в этом скоплении ловушек правильные направления, и тогда, считайте, город поймал вас в свои сети и вы никогда не сможете из него вырваться, поскольку отныне все другие города мира будут казаться вам запутанными, непонятными и, как следствие, непригодными для жизни.
В Кенсингтон-гардене Стюарт и моя сестра сели на скамейку. Стюарт сразу же обнял Синеситту и стал ласкать ее грудь. Моя сестра растрогалась: мужчина в пятьдесят лет вел себя так, словно ему было пятнадцать, а ей — двенадцать. Ее грудь под пуловером была по-новому мягкой, теплой, что удивило Коллена, и он сразу же вспомнил, что это грудь будущей матери. Он моментально отдернул руку.
— Теперь ты ждешь ребенка. Для меня это свято.
— Ты не дотронешься до меня, пока я не рожу?
— Да.
— Тысячи людей занимаются этим.
— Но не я.
— Я не собираюсь девять месяцев оставаться без секса.
— А вот и останешься! Девять месяцев. Пояс целомудрия. Диета. Пост. Рамадан.
— В таком случае я предпочитаю сделать аборт!
Огонек надежды вспыхнул под серыми бровями Коллена. Моя сестра решила, что Стюарт отказывается заниматься с ней сексом, чтобы заставить сделать аборт, но во время своих четырех последующих беременностей она поняла, что отвращение Коллена к беременным женщинам было настоящим. Она прислонила голову к его широкой груди радушного мужчины, привыкшего за многие годы любовных похождений выслушивать откровения женщин о всех их мелких неприятностях. Синеситта посмотрела на воду, подумала, что будет скучать, и сказала, что будет скучать, потому что всегда говорила то, что думала. У Стюарта это сразу вызвало раздражение и агрессивность, словно трудности Синеситты были тяжкой проблемой, угрожавшей удовольствию, которое он получал — или не получал — от жизни.
Он почесал макушку ногтями, которые Синеситта обрезала ему раз в неделю. Кроме того, она мыла ему ноги. Сестра жаловалась, что мужчины не умеют этого делать. Стоя под душем, они только смачивают их, будто надеются, что ноги отмоются сами, словно по волшебству. Хорошо еще, если выйдя из душа, они их вытрут. То же самое было в ванне. Они подставляли ноги под струйку горячей воды, смешанной с холодной, ни секунды не задумываясь о том, что эти ценные и, в некотором роде, незаменимые приспособления, хотели бы, как и подмышки, промежность, подколенные впадины или руки, чтобы их намылили, потерли мочалкой, поухаживали за ними. «Даже у аккуратных и следящих за собой мужчин грязные ноги», — говорила Синеситта. Лично она никогда не встречала мужчину с чистыми ногами. Конечно, певец из Ланьона не снимал туфель, занимаясь с ней любовью, но у Жана-Луи Трюбера ноги были отвратительные, а у Ивана Глозера не лучше — что я после тридцати лет совместной с ним жизни охотно могу подтвердить.
