Уже захлебываясь, Алексей ткнулся головой в берег. Вылез из воды, присел, огляделся: над рекой кружили немецкие самолеты, и видно было, как из–под крыльев вырывались маленькие языки пламени. "Расстреливают безнаказанно, стервецы", — подумал он и подвинулся к обрыву, свисавшему над водой. И только сейчас ощутил во рту солоноватый привкус. Прикоснулся рукой к губам — кровь. "Ранен. Где это меня?" Ощупал лицо, голову, по боли не почувствовал, только из рассеченной губы сочилась кровь. "Прикусил, только и всего", — усмехнулся Алексей и еще подумал: "И у Наташи тогда губы были теплые…"

Он поспешил одеться, поднялся и, глядя в небо, где кружили вражеские самолеты, зло погрозил кулаком.

С фронтов текли в Берлин победные сообщения.

Все глубже на восток вклинивалась германская армия, ломала, крушила русские позиции. Пронзительно–радостными вскриками фанфар был оглушен Берлин, с остроконечных кирх срывался, плыл по городским площадям и улицам колокольный гул.

Вне себя от возбуждения, Гитлер ходил по кабинету, невольно прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам. Величавым и торжественным… Мысленно он был там, в российских просторах, в колоннах своих армий, которые добивали, по его убеждению, уже разгромленные большевистские войска.

Прошлой ночью ему приснился сон, и поскольку Адольф верил снам, то, поднявшись чуть свет, он попытался восстановить в памяти все, что ему привиделось.

…Черное поле. Дорога. Где–то бьют колокола. В ушах ломит. И слышится хор. Детские голоса тонко, заунывно поют. Потом ему видится крепость. Во мраке она кажется особенно громоздкой и тяжелой. Длинный подземный коридор. И он, Гитлер, идет по нему, гулко стуча каблуками сапог. Хлюпает вода. Она стекает с каменных стен, капает с потолка. Мокро и холодно. Но он идет. Надо скорее пройти этот длинный, мрачный свод крепости. Вдруг глаза ему слепит кровавая вспышка. Все небо кровавое. И сквозь вспышку из самого огня появляются какие–то люди. Все в белом. Тонут в бушующем огне, а ни сами, ни одежда на них не горит. Несгорающие люди. Бегут к нему. Он в ужасе. Он хочет кричать, а голоса нет… Люди в белом, как гигантские птицы, подступают отовсюду, хотят поймать его… Он силится ударить, хочет взмахнуть кулаком, но рука не поднимается, онемела. Люди в белом угрожающе подступают, кто–то сжал ему горло до хрипоты, и он… вскочил, как ошпаренный кипятком. "Бог мой! Что это и почему такой конец?" — лихорадочно подумал Гитлер, потирая лоб и пытаясь успокоиться. Но успокоение не приходило.

Услышав глухой стук в покоях Гитлера, его личный врач Морель, занимавшийся таинственными гешефтами, поспешил на помощь.

— Мой фюрер, — прошептал Морель, взяв его за обе руки, потные и холодные. — Вернитесь к прежнему образу мышления. Сны имеют свои превратности.

Гитлер встал. Состояние у него было подавленное. Чтобы взбодрить себя, принял горячую ванну. И вот теперь ходил по кабинету, ждал звонка Кейтеля.

Звонок раздался в те самые минуты, когда германские войска заняли Смоленск. Последний крупный город, стоящий на пути к Москве. Ворота к сердцу России. И фельдмаршал Кейтель не удержался — поздравил с окончательной скорой победой, потом осведомился, не желает ли фюрер принять парад войск в большевистской столице. Гитлер пообещал прибыть на парад тотчас, как только его солдаты вступят на Красную площадь.

В тот же день, 16 июля, Гитлер пригласил в замок своих приближенных.

Вилла "Орлиное гнездо" — не под стать имперской канцелярии и даже личной резиденции фюрера в Бергхофе — размещена в пещерной глубине скал. Гитлер совещался здесь только с особо доверенными лицами.

Вызванные им в тот день рейхслейтер Розенберг, рейхсминистр Ламмерс, рейхсмаршал Геринг, фельдмаршал Кейтель и Борман уже в пути испытывали напряжение. От Бергхофа асфальтированная дорога поползла в гору, мимо железобетонных казарм, в которых селились никуда не отлучавшиеся отсюда и даже не состоящие в переписке с родителями эсэсовцы из личной охраны фюрера. Тяжел был подъем в горы, настолько тяжел, что сидевшие в машинах невольно чувствовали эту тяжесть.

Дорогу теснили угрюмые громады скал. Наконец показалась ограда из грубо отесанного камня. Она опоясывала террасу и замыкалась только у железных ворот, над которыми возвышался барельеф: свирепая птица держала в когтях свастику. Но это было еще не само "Орлиное гнездо". За воротами дорога вилась все выше в гору и приводила на небольшую площадку. Тут стоял приземистый, как бы выдолбленный в скале, замок с толстыми бетонными стенами и островерхой крышей. Сразу через парадный вход попасть в замок было нельзя, и приближенные фюрера вошли в горловину туннеля, облицованного розовым гранитом. Туннель тускло освещался коваными фонарями на кронштейнах и опускался все ниже, как бы вгрызаясь в твердь скалы. Достигли грота. В гранитной стене слева виднелась дверь лифта с бронзовой решеткой.

Офицер–эсэсовец, хотя и знал приближенных фюрера, оглядел каждого и, не меняя каменно застывшего выражения лица, велел войти. Потом незаметно нажал скрытую где–то в облицовке кнопку электрического сигнала; выждал, пока двенадцать эсэсовцев из личной охраны фюрера не займут места в нижней кабине лифта, затем сам вошел в верхнюю кабину, в которой терпеливо ожидали вызванные к фюреру, и привел в движение лифт. Ствол шахты был глубокий, не менее ста метров, и только отсюда, из пробитого в скале колодца, попали внутрь глухого, изолированного от внешнего мира замка.

Совещание началось ровно в пятнадцать часов. Протокольную запись вел рейхслейтер Мартин Борман. На вид ему можно было дать не больше сорока лет. Полнолицый, с круглым подбородком, кажущийся даже добродушным, а на самом деле грубый и жестокий, Борман питал особую привязанность к фюреру и в свою очередь пользовался у него почти родственным доверием.

"Во вступительном слове фюрер подчеркнул, что он хочет установить несколько основных положений, — записывал Борман. — В настоящее время необходим ряд мероприятий. Об этом свидетельствует высказывание одной бесстыдной газеты из Виши о том, что война против СССР является войной Европы. Таким образом, воина ведется якобы в интересах всей Европы. Этим высказыванием газета из Виши, очевидно, хочет добиться того, чтобы пользу из этой войны могли извлечь не только немцы, но и все европейские государства.

Теперь является важным, чтобы мы не раскрывали своих целеустановок перед всем миром. Это, к тому же, вовсе не нужно. Главное, чтобы мы сами знали, чего мы хотим. Ни в коем случае не следует осложнять наш путь излишними объяснениями. Подобного рода объяснения являются излишними, ибо мы можем все сделать, поскольку у нас хватит власти, а что лежит за пределами нашей власти, мы и без этого сделать не можем.

Мотивировка перед миром наших действий должна исходить из тактических соображений. Мы должны поступать здесь точно таким же образом, как в случае с Норвегией, Данией, Голландией и Бельгией. И в этих случаях мы ведь ничего не говорили о наших намерениях, и мы впредь также будем умными и не будем этого делать.

Итак, мы снова будем подчеркивать, что мы были вынуждены занять район, навести в нем порядок и установить безопасность. Мы были вынуждены в интересах населения заботиться о спокойствии, пропитании, путях сообщения и т. п. Отсюда и исходит наше регулирование. Таким образом, не должно быть распознано, что дело касается окончательного регулирования. Тем не менее, вопреки этому и несмотря на это, мы все же будем применять все необходимые меры — расстрелы, выселения и т. п.

Мы, однако, отнюдь не желаем превращать преждевременно кого–либо в своих врагов. Поэтому мы пока будем действовать так, как если бы мы осуществляли мандат. Но нам самим при этом должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда уже не уйдем.

Исходя из этого, речь идет о следующем: