Господину Галактионову, вероятно, известно, что дипломатические отношения его страны с Атлантией вот-вот могут быть порваны. Момент весьма критический. Если официальный дипломатический персонал и члены семей пользуются личной неприкосновенностью и другими правами дипломатического иммунитета, то такие права не распространяются на господина Галактионова, которому угрожает суд. Советское посольство не может взять под свою защиту Галактионова. Такой шаг привел бы к немедленному разрыву дипломатических отношений…

— Наше посольство, — сказал модный человек, — в курсе де ла господина Галактионова — и знает, чем оно может кончиться для него. Правительство нашей страны поручило посольству предоставить господину Галактионову право убежища. Вы у нас будете в безопасности, сможете выехать в нашу страну и затем, если пожелаете…

— Вот как! — воскликнул Галактионов.

Он ответил представителю дружественной державы, что не может воспользоваться столь любезным приглашением. Как ученый он должен продолжать свою работу, что бы там о нем ни говорили, каким судом ни угрожали бы. Он надеется, что Родина не даст его в обиду. И он докажет свою невиновность.

Галактионов умолчал, что дал подписку о не выезде и поэтому не может нарушить обязательство: зачем это знать представителю «заботливой дружественной державы», которая якобы готова отпустить его на Родину, «если он пожелает».

— Когда мы сообщим вашему посольству о том, что вы отказались воспользоваться правом убежища, не знаю, как на вас посмотрят… — заметил человек, отпив глоток воды.

— А кто просит вас вмешиваться в мои дела? — Галактионов уже не скрывал раздражения. — Ведь наше посольство не просило вас?

— Да, но… — человек развел руками, — у нас дружественные отношения, взаимная помощь, информация…

— Я знаю это, — совсем не дипломатично прервал его Даниил Романович. — Мне отлично известно, что предпринимает советское посольство для защиты своего соотечественника, и я не тревожусь за свою судьбу. Хотите, я сейчас позвоню в посольство и сообщу о вашем визите, о вашем предложении? — Даниил Романович положил руку на телефонную трубку.

Человек поднялся, поправил галстук.

— Благодарю вас. — Слегка поклонился и вышел.

Даниил Романович через минуту уже не думал о посетителе. Скорей в институт! Наконец-то можно вернуться к работе.

Больших забот стоило хранить этот опыт в тайне. Рядом с лабораторией освободили небольшую комнату и туда перенесли тело Брауна. Себастьян Доминак был нездоров и в институте не появлялся, его сотрудникам дали трехдневный отпуск. В лаборатории работали Мартинсон и Шельба с двумя надежными помощниками, более сюда никто не допускался. У подъезда дежурил Макс.

Галактионов не вошел, а вбежал в лабораторию. По мрачным лицам Мартинсона и Шельбы он понял, что успеха пока нет. Он прошел в комнату, где лежало тело Брауна и стояли аппараты искусственного кровообращения и дыхания.

Аппараты работали, грудь Брауна заметно вздымалась и опускалась, сквозь стиснутые зубы выходил воздух. Лицо его немного порозовело. Даниил Романович взял руку — пульс прощупывался. Затем приоткрыл веки, посмотрел в глаза — они были остекленевшие, тусклые, затуманенные изнутри мертвым холодом.

Даниил Романович проверил работу аппарата искусственного кровообращения, выключил и вновь включил дефибриллятор — прибор новейшей конструкции, позволяющий массировать сердце электрическими разрядами через грудную клетку. Но электронный информатор, готовый уловить малейший импульс в коре умершего мозга, молчал.

Мартинсон, насупив седые брови, о чем-то напряженно думал. О чем? Вот — нормально циркулирует кровь, работают легкие, обогащают кровь кислородом, удаляют углекислоту, а человек мертв… Мертв мозг — и человека нет.

Размышления Арвия Шельбы были определеннее, хотя неизвестно, сколь долго удержится эта определенность в его голове. Шельба думал, что, пожалуй, он слишком доверился Мартинсону и Галактионову. Mapтинсон в своей статье заявил, что прав только один Галактионов.

«Не знаю, почему удачными оказались первые два опыта Галактионова, — думал сейчас Шельба, — а вот тут явная неудача. Кажется, это несерьезная затея. Зачем я ввязался во всю эту историю? Она кончится провалом, и Доминак окажется прав».

— Мы делаем все, что можем, дорогие коллеги, — тихо сказал Галактионов, — все, что в наших силах.

— Но результата нет, — заметил Шельба и покачал большой курчавой головой.

— Пока нет. С момента облучения прошло слишком много времени. Кроме того, повреждение мозга, возможно, значительнее, чем мы предполагали.

— Дорогой коллега! — начал нервничать Шельба. — Вы говорите таким тоном, как будто это обыкновенный опыт. Между тем от него зависит…

Галактионов тем же спокойным тоном продолжал:

— Прошло много времени. Не исключено, что в коре начались необратимые явления. Но мы будем продолжать. Нервничать бесполезно, вредно. Пусть аппараты работают, мозг продолжает получать питание. Это не может не дать результата. Посмотрим…

Мартинсон пошевелил бровями, посмотрел на Шельбу.

— Мы, ученые, всю жизнь идем неизведанными путями. Это наша судьба. Успех бывает реже, чем неудача, но один успех покрывает тысячи неудач. — Он повернулся к Галактионову. — Я думаю, что надо усилить нагнетание крови. Организм молодой. Не опасно…

— Вы правы, коллега.

Оставив аппараты под наблюдением помощников, ученые вышли в лабораторию. Косые красноватые лучи солнца заливали комнату. Блестящие металлические части аппаратуры и инструментов нагрелись. В лаборатории было жарко, душно.

— Надо опустить шторы и открыть окна, — сказал недовольно Мартинсон, по-стариковски медленно опускаясь в кресло, задернутое белым чехлом.

— Невыносимая погода, — поморщился Шельба, расстегивая ворот.

Галактионов, что-то вспомнив, вернулся и спросил помощников:

— Давно измеряли температуру?

— О какой температуре вы говорите, коллега? — крикнул разморенный жарой и духотой Шельба.

— Разумеется, о температуре нашего пациента.

— Пациента?

— Будущего пациента, — поправился Галактионов.

Через десять минут, посмотрев табличку с записью темпера туры, он сказал, стараясь быть спокойным:

— Мы, кажется, сдвинулись с мертвой точки. Еще раз рентгеноскопию черепа, обработку раны, перевязку…

Вечером здание геронтологического института казалось необитаемым, сквозь опущенные шторы не просачивался свет. Двери были закрыты, никто не входил и не выходил.

Макс сидел в машине возле подъезда и читал газеты. Католический «Апостол» в пространной статье, озаглавленной «Вокс попули — вокс деи»,[6] восторженно писал о грандиозной процессии перед домом правительства. «Народ требовал смерти Галактионова, народ готов взяться за оружие, — писала газета. — Глас народа глас божий. Католическая церковь благословляет народ на подвиг во славу алтаря…»

Макс скомкал газету и бросил под ноги. Не было народа в этом шествии, и не услышан голос его. Кучка ослепленных церковью людей притащилась за монахами к дому правительства.

К машине неслышно подошел Гуго, взявшийся невесть откуда.

— Слушай Макс… Да не смотри ты на меня так, будто я монах в черной сутане!

— Что тебе еще нужно? — спросил недовольно Макс. — Лучше бы не показывался здесь…

Все эти дни Гуго тайком следил за каждым шагом профессора, а вечерами сидел в кафе недалеко от его дома. Он думал, что беда обрушилась на профессора из-за Кайзера, и, зная суровые нравы в шайке Кайзера, опасался мести. Охраняя профессора, он не попадался ему на глаза. Гуго всячески старался свести знакомство с шофером профессора — парнем, кажется, из рабочих, но не очень-то приветливым. Однажды он все-таки узнал, чем можно помочь профессору. Потом Гуго провел целую ночь в морге, схватил там насморк, но это чепуха — дело было сделано, и никто не узнал, что вместо Брауна в крематорий был отправлен труп совсем неизвестного человека…