— Лагери! — качнул головой Доминак. — Всюду лагери. Зачем делить так? Невозможно…

— В науке возможно, господин профессор, — возразил Галактионов. — Мартинсон рассуждает так: если миогенисты и неврогенисты до сих пор не представили убедительных доказательств в свою пользу, то обе теории надо поставить под сомнение. Пусть идет спор, но Мартинсон не хочет ждать его окончания. Необъясненность причин ритмической деятельности сердца — ведь даже трудно сказать, почему в конце концов оно перестает работать, — сдерживает успешную борьбу врачей с возникновением сердечно-сосудистых заболеваний, количество которых угрожающе растет. И вот наш уважаемый коллега профессор Мартинсон, человек простой, прямой во взглядах и немножко суровый, предлагает при первых симптомах болезни сердца заменить его искусственным, уверяя, что искусственное сердце даже надежнее, оно не подвергается никаким болезням.

— Хм, без согласия больного?

— Это — детали, для ученого они не играют большой роли. Важно — решение проблемы.

— Какие все смелые! — Доминак оживился, смущение прошло, и появились признаки раздражения: отвислые щеки подергивались. — Мой ассистент предлагает новый способ замены участков кровеносных сосудов искусственными. Вам не кажется, господин профессор, странным то, что в нашем институте все занимаются не тем, чем нужно. Почти все, — уточнил он.

— Вне института ученый волен заниматься интересующей его проблемой.

— Это меня не касается. Что мы даем общей для нас проблеме — вот вопрос? Мы обязаны представить Международному конгрессу геронтологов отчет и рекомендации, основанные на тщательном изучении возможно большего числа престарелых и обобщения прошлого опыта. Число долгожителей, макробиотов, не так уже велико — около ста человек на миллион. Тем ценнее будут наши исследования. Мы должны сказать свое веское, может быть, решающее слово по поводу самых различных теорий и гипотез, пытающихся объяснить причину старения организма. Это относится и к так называемой теории интоксикации организма продуктами обмена бактерий и веществ, и к коллоидной теории с процессом конденсации протоплазмы, и к рацемизационной гипотезе, объясняющей старение за счет снижения активности ферментов. Все эти теории, по-моему, не состоятельны. Я так же не считаю правильным утверждение Сенеки, что старость сама по себе является болезнью. Это не болезнь. Но одряхление неизбежно. Природа! — Он поднял указательный палец и опустил.

Доминак говорил, вдохновляя себя. Долголетие он считал явно наследственным признаком.

— Наш институт — благородное поле деятельности! — воскликнул он рассерженно. — Но я боюсь, что мы не выполним возложенной на нас, задачи. С горечью предстоит признаться перед ученым миром в своей беспомощности. Мы как-то разобщены, у нас нет целеустремленности в работе, хотя и есть прекрасно составленные планы. Институт разваливается.

Конечно, вину он хотел бы свалить на Галактионова.

— Я тоже думаю, что получилось довольно эфемерное создание, — согласился Даниил Романович, сдерживая улыбку. — И все же оно сыграет свою роль. Хотите, я изложу свою точку зрения на нашу общую проблему?

У него разгорелись глаза. Уж если он пришел к Доминаку, то не ради одного ответного слова «нет».

— Общая для нас проблема — она волнует все человечество — не в том, что этот индивидуум прожил 75 лет, а тот — 91 год. Даже правильный, глубоко научный ответ на вопрос, почему второй прожил дольше, никого не удовлетворит. Пока не будет окончательно устранена угроза войны — а она грозит преждевременной смертью миллионам людей, — усилия геронтологов тщетны. И еще — вы знаете, сколько людей ежедневно гибнет в одном только Атлансдаме в результате автомобильных катастроф, сколько недавно было заживо погребено рабочих в шахтах на севере Атлантии — об этом писали в газетах. А сколько людей умирает только потому, что плата за лечение неимоверно высока! Это во мне говорит просто человек. Если рассуждать о долголетии научно, то давайте возьмем для примера не семью Нибиша, а обыкновенного рабочего и увидим, как быстро изнашивается человек у конвейера. Разве нас не должно интересовать это? Мы могли бы дать полезные рекомендации.

— Постойте, постойте! — Доминак, как бы защищаясь, поднял руки. — Опять вы начинаете сбиваться на политику. Не горячитесь. Ответьте прямо — вы считали мысль о создании нашего института неплодотворной? Зачем же вы пошли работать сюда? Зачем назвали себя геронтологом и явились на конгресс? — Доминак опустил руки и подался вперед. Он сводил разговор к старому спору.

— Ученый не может ограничивать себя рамками, — сказал Галактионов. — Если требуется, он смело входит в соседнюю область науки. Изучая причины старости, мы не можем не учитывать условий жизни. Вы переоцениваете роль наследственности. На условия жизни мы смотрим по-разному. Возьмите такой факт: в нашей стране после Октябрьской революции средняя продолжительность жизни больше чем удвоилась — с 32 лет увеличилась до 70. Можем ли мы в своих выводах не учитывать такого показательного факта? Вы скажете — политика? А я говорю — это жизнь.

Доминак устало склонил голову на плечо, потом перевалил ее на другое, и так несколько раз проделал эти медленные движения, выказывая крайнее удивление и глубокое разочарование Галактионовым.

— Дальше некуда… Вы говорили о Павлове, я это понимаю. Но. теперь? Вы похожи на этих… как там у вас? Подручные, что ли… На нашем языке и слова не подберешь. Поймите вы! — почти закричал Доминак, округлив маленькие серые глаза. — Вы — ученый, вас знает мир! Вам должно быть стыдно…

Галактионов поднялся. Доминак дрожащей рукой потянулся за лекарством.

— Своих взглядов я не стыжусь, — сказал Даниил Романович. — Я могу гордиться… Мне стыдно видеть, когда ученый оказывается подручным Нибиша.

Доминак уронил горошинку, она щелкнула, ударившись о пол, подпрыгнула и покатилась. Он, не взглянув на Галактионова, достал другую.

— И очень стыдно, — продолжал Галактионов, — когда мне, ученому, предлагают унизительную сделку с совестью.

Бледный, Доминак тяжело опустился в кресло. Он зажал лекарство в руке. Глаза смотрели испуганно.

— Воды, — прошептал он.

«Мальчик Гуго» уходил из клиники. Он выздоровел. Шрам на шее он прикрыл цветным платком, завязав его, как галстук. Правда, лицо его было бледно, отчего казалось тоньше. Сейчас он был действительно похож на мальчика.

Даниил Романович решил повлиять на Гуго, чтобы он не возвращался к своим прежним занятиям. Это нужно было не только Гуго, но и Галактионову: если Гуго попадется еще раз, то неизбежно посыплются проклятия на голову Галактионова.

Галактионов надеялся, что слово его должно возыметь действие. Ведь если человеку удалось как бы заново родиться, то он уж не повторит прежних ошибок в новой жизни. Доводилось слышать сетования неудачников в жизни и разных греховодников перед смертью на то, что поздно приходится сожалеть о прошлом и раскаиваться в своих грехах, сожалеть, что не так сложилась жизнь, как хотелось бы, и они сами в этом виноваты; доведись начать жизнь сначала, они начали бы ее по-иному,

И они говорили искренне, правду — словам перед смертью надо верить, опровергнуть этого до сих пор никто не мог.

Подойдя к клинике, Даниил Романович увидел уже знакомого донора с вставным глазом в компании джентльменов — один краше другого: все имели отметины то на лбу, то на щеке, на губе или подбородке. Они, несомненно, поджидали Гуго. Автомобиль их стоял тут же.

Когда Даниил Романович проходил мимо, вся компания сняла шляпы и почтительно склонила головы. На ходу кивнув им, Галактионов быстро прошел в клинику и захлопнул дверь на защелку.

«Гуго я скоро им не выпущу, — решил он. — Подождут и, может быть, уйдут».

Открыв дверь в палату, он увидел Гуго: тот в накинутом на плечи халате стоял лицом к окну и делал какие-то знаки…

— С кем вы там переговариваетесь? Отойдите от окна! — строго сказал Галактионов.