Стыковка прошла без проблем. Подождав, пока завершится цикл герметизации, Ид Ду'ул выбрался из шаттла. Его уже ждал охранник-мазук.

— Проводи меня на командный пункт.

— Сюда, господин. — Они прошли по короткому коридору, прорубленному в сером камне, к другому лифту, который повез их вниз, вглубь спутника.

Едва дверь лифта открылась, как на Ид Ду'ул пахнуло ароматом человеческой крови. Поморщившись, он зашагал по проходу, минуя оперативный отдел и пункт связи. Сопровождающий едва поспевал за главнокомандующим.

Переступив порог командного пункта, Ид Ду'ул чуть было не споткнулся о залитое кровью тело. Еще несколько валялось поблизости. На полу чернели зловещие пятна.

— Уберите это, — распорядился главнокомандующий и перевернул носком ботинка ближайший труп. — Они мне мешают.

Четыре молодых мазука бросились выполнять приказ, а Ид Ду'ул, обойдя убитых, приблизился к группе людей, стоявших под охраной солдат. На одном были серебряные эполеты исселианского генерала, другой носил погоны младшего офицера, остальные трое — рядовые.

— Почему они еще живы? — громко спросил Ид Ду'ул.

Вперед выступил к'Арам Кал'ан, капитан мазуков.

— Я хотел подарить их вам, господин. — Он улыбнулся, обнажив клыки. — Командный пункт ваш!

— Но орбитальные станции нам не достались. Главнокомандующий оскалился, но, в отличие от капитана, явно угрожающе. — Я желаю знать, кто отдал приказ уничтожить их.

— Приказ отдал я.

Ид Ду'ул резко повернулся и, прищурившись, уставился на генерала, чье имя, если верить нашивке, было Очакас. Человек спокойно выдержал его взгляд.

— Ты лишил меня того, к чему я стремился, — сквозь зубы процедил мазук, нависая над генералом. В горле у него снова зарокотало. — Ты пожертвовал своим, чтобы не отдать его мне. — Рука Ид Ду'ула легла на рукоятку кинжала.

Это увидели все: и люди, и мазуки. Генерал выпрямился и гордо поднял голову.

— Это лучше, чем отдать станции в руки врага! — Глаза его блеснули.

Стоявший за спиной Очакаса охранник сделал быстрый шаг вперед и, схватив генерала за волосы, резко дернул его голову, одновременно прижимая к горлу пленника кинжал.

— Своими словами ты оскорбляешь союзников, — прорычал он. — За это ты умрешь!

— Нет. — Ид Ду'ул ударил охранника по руке; оставив неглубокий порез под подбородком, лезвие ушло в сторону. — Он не оскорбил меня. Отпусти его.

Подождав, пока солдат отойдет назад и вернется на место, главнокомандующий сказал:

— Этот человек проявил хитрость, достойную воина-мазука. Я оставлю его в живых, но… Отведите их всех туда, где содержатся другие рабы.

Очакас видел подземные переходы Иссела-2 лишь однажды, но знал, что они соединяют командный пункт и жилые помещения с глубинными кавернами, где выращивают вырабатывающие кислород лишайники, необходимые для систем жизнеобеспечения станции.

Эксплуатационные переходы были низкими и плохо освещенными. В сопровождении охранников, которым приходилось пригибаться, Очакас и остальные пленники медленно спускались к «террариуму», как называли здесь поселок рабочих-заключенных. Генерал внимательно всматривался в люминесцентные стрелки и цифры, отмечающие каждое пересечение и тяжелые металлические двери.

Мазуки провели людей к эксплуатационному участку-6, миновали темный кабинет, открыли экранированные двери и оказались на крохотной площадке. Один из солдат включил фонарик, другой подтолкнул замешкавшегося Очакаса к ведущей вниз лестнице. Нащупав поручень, генерал сделал первый шаг…

На нижней площадке путь им преградила еще одна экранированная дверь. Панель с кодовым замком оказалась развороченной, в нее, по-видимому, стреляли из энергетического пистолета. Двое мазуков с трудом отодвинули дверь в сторону.

— Входите! — приказал старший. Очакас осторожно шагнул вперед. Место, в котором он очутился, показалось ему вначале залитым солнцем каньоном с зелеными стенами, наполовину окутанным туманом.

— Сюда, — сказал мазук, кивнув на узкую решетчатую дорожку.

Некоторое время они шли в полной тишине, если не считать скрипа решетки под ногами да приглушенных шлепков падающих на камни капель. Затем Очакас уловил какое-то слабое мерцание в одной из боковых пещер. Он повернул голову, чтобы рассмотреть получше, но свет мигнул и погас, а из темноты послышались шаги, как будто кто-то шел по гравию, едва волоча ноги.

Тристан поднял голову от подноса с завтраком и коснулся пальцами лба, приветствуя вошедшую в палату Либби Мозес. Если она и заметила этот жест уважения, то не подала виду.

— Ты никогда не наберешь вес, если будешь так есть, — сказала доктор, кивком указывая на нетронутые бисквиты и соус.

Тристан ссутулился и виновато опустил глаза.

— Мне это не нравится, — продолжила она.

Юноша, вероятно, из чувства долга, откусил краешек бисквита и с трудом проглотил. Мозес не удивилась: бисквиты были сухими, а покрывавший их серый соус, не имея ни вкуса, ни запаха, просто не мог возбудить аппетит.

— Все какое-то… искусственное, — тихо произнес Тристан.

— Ну, что ж, это лишь показатель того, что ты нормальный человек, — сказала доктор. — После «а это не больно?» наиболее частый вопрос, который задают нам пациенты, звучит так: «Что мне нужно делать, чтобы получить настоящую пищу?»

Тристан отодвинул поднос. Мозес закатила глаза.

— Я так стараюсь выжать из тебя хотя бы улыбку, а ты… Ну, ладно. Так что бы ты хотел съесть, Трис?

— Мясо, — ответил он, не поднимая глаз. — Настоящее мясо, которое жарят на костре и обгладывают до костей.

— Хм. Трудная задача, особенно если учесть, что мы на борту корабля, выполняющего боевое патрулирование. — Она покачала головой. — Впрочем, если ты согласишься немного поговорить со мной, то я посмотрю, что тут можно сделать.

Тристан вскинул голову, вероятно, заподозрив что-то неладное.

— Поговорить о чем?

— О том, что тебя больше всего беспокоит.

Он почувствовал, как свело желудок. Те несколько кусочков бисквита, которые ему все же удалось проглотить, лежали комком где-то в животе. Юноша съежился.

— Зачем, мэм?

Тристан не мог ответить прямым отказом. Перед ним была женщина, «мать». Он втянул голову в плечи и закусил нижнюю губу.

— Трис, послушай меня хотя бы минутку, — сказала Мозес. — В последнее время я много раз беседовала с твоей матерью, помогая ей в выздоровлении. Она рассказала, как ты вместе с ней оказывал помощь больным на Ганволде. Ты когда-нибудь видел по-настоящему загрязненные раны?

Он подумал о том, что видел там: располосованные лица мужчин после брачного сезона, старуху, лежащую с разрезанной до кости ногой, охотника, истерзанного быком пейму.

— Я видел много таких ран.

— И как вы с матерью лечили их? — спросила Мозес. — Привязывали какую-то траву или что-нибудь еще?

— Нет. — Трис подумал, что уж ей-то следует знать, как это делается, но не решился сказать. Только не женщине, не «матери». — Сначала мы их чистили.

— И как чувствовали себя ваши пациенты, когда вы чистили им раны?

Он вспомнил, как держал воинственных юнцов, как приходилось связывать взрослых, пока мать лечила их раны.

— Я знаю, что им было больно, — ответил юноша. — Иногда они даже дрались со мной.

— А вы когда-нибудь прекращали чистить рану только потому, что люди сопротивлялись?

— Нет. — Тристан покачал головой.

— Почему? — не отставала Мозес.

— Потому что туда могла попасть инфекция. У них бы началась гангрена или… — Он пожал плечами. — Некоторые могли даже умереть.

— Все правильно. — Мозес помолчала. — То же самое и с тобой, Трис, только различие в том, что твои самые опасные раны не физические, а… эмоциональные. Но тем не менее, они загрязнены, и их нужно очистить, иначе закончится тем, что «инфекция» проникнет в твой мозг и отравит всю твою оставшуюся жизнь.