Но что ждет меня дома? Пустая квартира? Я не могу даже включить радио. Стоит услышать лицемерные призывы Леонарда, и радио полетит в стену и разобьется вдребезги. Поэтому, потеряв пятьсот долларов, я решила пойти к банкомату и снять еще пятьсот с другой кредитки.

Велика проблема. Уилл продул три тысячи, но не утратил надежды вернуть удачу при должном упорстве.

— Базовая стратегия, — повторял он мне. — Нужно просто переждать и использовать базовую стратегию.

Мне вдруг пришло в голову, что если Леонард с Барри играли вместе, то Уилл может знать и Леонарда.

— Как давно он здесь бывал? — спросил Уилл.

— Два или три года назад.

Он покачал головой:

— Я сам хожу сюда не больше двух лет. Точно не помню, но Барри, кажется, приезжал один.

Возможно, Леонард просто наврал о своем пристрастии к азартным играм, а я, идиотка, никак не могу успокоиться. Как же меня растрогало его доверие, когда он вручил мне кассеты! Как могла я опорочить имя Барри!

Нельзя возвращаться домой неудачницей. Только не теперь.

Крупье, парень едва за двадцать, но с уже редеющими, коротко остриженными волосами, ничего не сказал, когда я предупредила, что ненадолго отойду. Азиат по другую сторону стола предложил мне сделать перерыв на ужин.

— Спасибо, я уже поела.

Вернувшись за стол с наличными, я выиграла три раза подряд, и эйфория вернулась. Прибыль составила двести долларов, рядом лежало семьсот фишками. Стопка Уилла тоже подросла.

— Иногда нужно всего лишь сохранять терпение, — сказал он.

Эти слова крутились у меня в голове, пока я теряла все семьсот долларов.

Молодой лысеющий крупье начал тасовать новую колоду. Приближалась полночь, и я сильно устала, но не смела ехать домой без тысячи долларов и с чувством утраты. Поэтому я сняла еще пятьсот с той карты, что предоставила мне кредит. После часа ночи взяла пятьсот из банкомата.

Продув последние пятьдесят баксов, я заметила, как зевает Уилл. Все его фишки утекли. Он встрепенулся и встал из-за стола.

— Ты же не уходишь? — спросила я.

Уилл посмотрел на часы, затем на меня:

— Сейчас почти два часа ночи. Разве тебе не нужно завтра на работу?

— Я стараюсь сохранять терпение, — сказала я.

Он ухмыльнулся, смеясь то ли над собой, то ли надо мной.

— Иди лучше домой. Не гонись за удачей.

— А как же терпение?

— Никто не может сохранять терпение в два часа ночи. Слишком поздно для мыслительной деятельности. На сегодня хватит.

Собирая карты, крупье посмотрел мне в глаза и с мудрым видом кивнул. В воздухе пахло сигаретным дымом, а пепельницу у моего локтя уже вытерли.

И тут я заметила, что казино совсем опустело.

Больше всего на свете мне хотелось остаться в постели, проспать до обеда, лицом вниз, закрыв голову подушкой. Однако в шесть утра сознание пробудилось от прилива забот, которые клопами прыгали по матрасу. Я смахнула одеяло и села. Жуткий утренний свет напомнил мне, что сегодня Хэллоуин. Тридцать первое октября. Завтра платить за квартиру.

Жаль, что у меня не похмелье: я бы скорее пришла в чувство. Меня бы вытошнило, и все проблемы утекли бы в унитаз, смылись в канализационную трубу. Нет, это слишком малое наказание. И лучше мне не станет. Ведь я потеряла две тысячи долларов.

Поднявшись с постели, я ощутила неимоверную слабость. Две тысячи долларов. Это даже не сравнить с четырьмястами пятьюдесятью, оставленными в «Фоксвудс». И что же мне теперь делать? Даже если не тратить ни цента с последующей зарплаты, все равно не удастся заплатить за квартиру.

Я потратила все деньги с кредитной карточки, мой счет пуст. В животе странно жжет, несмотря на озноб. Даже в самые трудные дни, когда меня уволили из кафе, я без проблем платила за квартиру.

По пути на кухню я споткнулась о кроссовки. Идти на пробежку нельзя — не дай Бог встретить Мэтта Кавано. Только не сегодня. Он посмотрит на меня своими искренними карими глазами, и осуждающий взгляд прилипнет к коже так, что потом не отскребешь. Даже если он ни слова не скажет об извинениях, опубликованных на первой странице, в моих ушах ясно прозвучит: «Я пытался предупредить тебя, Хэлли, но ты не пожелала слушать».

Я опустилась на табурет, положила голову на стол и уставилась на крупинки пластикового покрытия. Они напоминали звезды маленькой Вселенной. Сегодня предстоит писать статью о состязании по орфографии. Из горла вырвался стон.

Наконец подняв голову, я заметила мигание индикатора. Я даже не позвонила маме, не похвалила ее фаршированную капусту.

Мне не хотелось думать о матери — о моей экономной матери — и о том, что она скажет. Две тысячи долларов! Такую же сумму она взяла из своих сбережений и одолжила мне, надеясь, что я верну ее, как взрослый, ответственный человек. Я вздрогнула всем телом. Теперь я не могу позволить себе настоящий кофе и буду пить презренный растворимый. Глядя на жидкость грязного цвета, я прослушала сообщения на автоответчике. Всего три: мама спрашивала, включили ли мне отопление; Уолтер говорил, что играет в четверг в Ньюпорте и приедет ко мне ночевать; третье сообщение было от Леонарда.

Должно быть, Леонард позвонил поздно ночью, потому что голос был хриплым, словно после долгого крика.

— Возьми трубку, — сказал он. Пауза. — Я знаю, что ты дома и слушала передачу. Возьми трубку! Возьми трубку! Мне необходимо с тобой поговорить.

Услышав нью-йоркский акцент Уолтера, я снова ощутила вину. Ему удалось вернуться к жизни после смерти подруги, умершей от передозировки. Он не свернул на дурной путь. Что же творится со мной? Неужели все его слова пролетели мимо ушей?

Зная, что мамы нет дома, я набрала ее номер и оставила оптимистическое сообщение о том, как тепло у меня в квартире, и пообещала навестить ее на следующей неделе. Затем заставила себя выпить чашку растворимого кофе. Не знаю, сколько времени прошло, пока перестало жечь горло, пока заглох голос Марси Киттнер: «Он пытается завлечь новых журналистов. Он пытается завлечь новых журналистов. Он пытается завлечь новых журналистов».

Я направилась в душ, чтобы забыться. Стояла под водой, пока не потекла одна холодная: надеялась смыть с себя оболочку и стать безликой. Женщина с затуманенным рассудком. Неудачница. Какая катастрофа! Обтершись полотенцем, я не ощутила желаемого облегчения.

Вся моя одежда лежала в корзине для грязного белья. Пришлось рыться в шкафу, пока я не нашла старую джинсовую юбку, которую давно не ношу, потому что она слишком короткая. Еще откопала водолазку, чудом не превратившуюся в половую тряпку из-за пятна от шоколада на рукаве. Зря я посмотрела на себя в зеркало. В тридцать пять я до сих пор не выгляжу повзрослевшей, одежда не сидит, волосы не лежат, в глазах — простота и наивность.

В желудке у меня было пусто, колени дрожали, от недосыпания накатила усталость. К счастью, в столе завалялась двадцатидолларовая купюра. Я сняла простыни с кровати, собрала в ванной полотенца и запихнула все это в полную сумку с грязным бельем. Чем хороша работа в бюро, так это прачечной по пути и обилием дней без событий, когда и освещать-то нечего. Сейчас я постираю и высушу всю одежду, полотенца и простыни. Вдруг стало исключительно важным иметь чистую одежду, чтобы в моей жизни появились хоть крохи порядка.

К одиннадцати часам я написала статью о состязании по орфографии для раздела, посвященного региональному образованию, и убежала из офиса стирать белье. Я была одна в ярко освещенной прачечной. Горячая вода с шумом уничтожала микробы, рубашки и полотенца ритмично вращались в сушилке.

До завершения процесса осталось десять минут, после чего мне нужно было возвратиться в бюро, однако я слишком устала притворяться, что у меня все хорошо, изображать из себя надежного человека, на которого Кэролайн может положиться. Я села на сиденье пластиковой скамьи, прислушалась к работе стиральных машин и отсутствующим взглядом уставилась в окно. На парковку, аптеку, магазин спиртных напитков, лавку «Тысяча мелочей» и прочие фасады моего крошечного мира.